Борис Акунин - Дорога в Китеж

«Ада, подожди меня», — прошептал Евгений Николаевич, и облако охотно потянуло его за собой, в черноту. Вернуться назад было невозможно. Да и незачем.

Двадцать первого апреля 1881 года в Гатчине проходило финальное обсуждение Манифеста о представительных комиссиях. Министры прибыли одним поездом и невеликое расстояние до дворца прошли пешком. Воронин видел из окна, как мимо памятника несчастному царю Павлу идет маленькая группа сановников, держащих в своих руках управление великой империей. Впереди, шеренгой: министр внутренних дел Лорис-Меликов, военный министр Милютин, министр юстиции Набоков, министр просвещения Николаи, министр финансов Абаза и новоназначенный министр государственных имуществ Игнатьев. Последний отнюдь не являлся либералом, но Вика знал от Лориса, что свою должность Игнатьев получил в обмен на обещание поддержки Манифеста. Позади раззолоченной великолепной шестерки понуро брел обер-прокурор, в черном, дурно сидящем сюртуке, похожий на облезлого ворона. Он единственный явился в партикулярном платье, заранее письменно за это извинившись. Написал государю, что измучен грудной жабой и тесный мундир будет ему тягостен.

Расстановка сил представлялась безнадежной. У Виктора Аполлоновича тоскливо сжалось сердце.

По своей секретарской должности он должен был присутствовать на роковом для России заседании. Тихой мышью сел в углу к маленькому столику, напряженный и собранный, раскрыл блокнот. Его задание было тезисно записывать все выступления на случай, если его величество потом не вспомнит, кто именно из участников высказал какое-нибудь важное соображение.

Атака лорисовской рати происходила по заранее рассчитанному плану, слаженно и дружно.

Сначала выступил сам Михаил Тариэлович. Он был не красноречив, зная, что царь не любит словесных красивостей, а деловито-лаконичен. Ограничился двумя аргументами в пользу реформы. Во-первых, общественное сознание, раз пробудившись, вновь не заснет — это историко-математический факт. Во-вторых, коли уж оно пробудилось, надобно вести его за собой, не позволять ему двигаться собственной волей. Учреждение совещательных комиссий при правительстве введет общественную активность в установленные и легко контролируемые пределы.

Потом поднялся Милютин, продолжил логическую цепочку. Он сосредоточился на том, что удерживать общество под контролем полицейскими методами невозможно, это лишь увеличивает недовольство и радикализирует молодежь, пополняя ряды революционеров. Случившаяся трагедия — прямое следствие репрессивного курса.

Император всё больше нервничал. Ход заседания ему не нравился. Он с тревогой посматривал на Победоносцева, но тот сидел вялый, тускло глядел на поверхность стола. Тогда царь обратился к Игнатьеву, зная, что тот всегда был за жесткое подавление всяческого вольномыслия.

— Граф Николай Павлович, согласны ли вы, что в гибели батюшки повинны в том числе и наши административные строгости?

Министр со вздохом развел руками:

— Получается, что так, ваше величество. Править кнутом мы уже пробовали. Пора прибегнуть к прянику.

Этим предназначенная ему роль, очевидно, исчерпывалась. Лорис, конечно, ждал, что царь обратится к записному реакционеру за поддержкой — и не получит ее.

Министр финансов Абаза заговорил о том, что полицейский кулак — признак не силы государства, а наоборот его слабости и неуверенности в себе. Умный родитель кулаком перед дитятей не размахивает, а берет несмышленыша за руку и ведет в нужном направлении. Таким должен быть отец-самодержец со своим народом.

Министр просвещения прочел небольшую лекцию о том, что ключом к законопослушности является не запугивание, а воспитание и убеждение. Тогда новое поколение вырастает не смутьянами, а гражданами.

Министр юстиции, «константиновец» Набоков, старинный воронинский знакомец, занудил императора своими соображениями о юридическом обосновании грядущих перемен — будто вопрос о них уже мог считаться решенным.

— Теперь попрошу высказаться вас, Константин Петрович, — обратился Александр к обер-прокурору.

Воронин сглотнул. Победоносцеву нужно будет совершить подвиг Геракла, чтобы одолеть многоголовую либеральную гидру.

— Единство кабинета весьма отрадно, — мирно молвил Константин Петрович. — Я тоже согласен, что улучшения в государственном строе необходимы, это безусловно. Лишь бы они основывались на правде, ответственности и любви к отечеству.

Все ждали продолжения — либералы опасливо, император и Воронин с надеждой. Но продолжения не было. Победоносцев поклонился его величеству и сел.

Повисло растерянное молчание.

— Это всё? — обескураженно спросил император. — Быть может, устроим перерыв? Я желал бы с вами поговорить, Константин Петрович. Мы так давно не виделись.

Лорис с беспокойством поглядел на своих, но Победоносцев слабым голосом ответил царю:

— Прошу прощения вашего величества, но мне сегодня не можется. Как только почувствую себя лучше, буду сам просить вас о встрече.

Воронин был потрясен. Он никак не ждал от начальника такого малодушия. Победоносцев должен был биться за отечество хоть на смертном одре! Неужто все потеряно? И так бездарно, даже без борьбы?

— Пожалуйста, выздоравливайте, прошу вас, — встревожился государь. — Я буду дважды в день присылать к вам адъютанта — справляться о самочувствии.

Лорис сочувственно покивал, выдержал небольшую паузу.

— Так что с Манифестом, ваше величество?

— Раз весь кабинет единого мнения, готовьте к опубликованию, — обреченно вздохнул царь. — Такова, видно, воля Божья. Но я желаю, чтобы предварительно поставили свои визы все члены Государственного Совета и Сената. Уж единство так единство.

Хватается за соломинку, подумал Воронин. Теперь никто не посмеет перечить Лорису. Он абсолютный триумфатор.

— Слушаюсь, ваше величество, — поклонился министр внутренних дел. — Полагаю, за неделю подписи будут собраны.

Вот и весь Армагеддон.

…В дверях, улучив момент, Вика шепнул обер-прокурору:

— Я ничего не понимаю. Он ведь сам предложил вам встречу наедине…

— Государь должен пройти испытание одиночеством, — прошелестел Победоносцев. — Пишите мне подробно о его настроении. Дважды в день. Посылайте письма с адъютантом, который будет справляться о моем здоровье. Оно кстати говоря великолепно.

Виктор Аполлонович остался в полном недоумении.