Борис Акунин - Дорога в Китеж

— Дорогой друг, как хорошо, что вы оказались в Петербурге! — с порога заговорил Константин, забыв даже поздороваться. — Я был в совершенном отчаянии, не знал, к кому обратиться, но Анечка — я ей много о вас рассказывал — говорит: «Воронцов, вот кто тут нужен».

— Благодарю за аттестацию, — поклонился Эжен даме, — но что случилось? Я не представляю, чем могу быть полезен вашему высочеству. Ведь я совсем оторвался от столичной жизни…

Константин схватил его за руку.

— В том-то и дело! Я не могу довериться никому из здешних! Это чудовищная история! Если не положить ей конец, разразится катастрофа. Верите ли — я разрыдался, как дитя, не зная, что делать. Но Анечка умница. Она сказала: «Твой бывший адъютант обладает должной твердостью и в то же время это человек чести».

— Я впервые увидела вас только вчера, но я разбираюсь в людях, — молвила балерина с пленительной улыбкой.

Польщенный, но озадаченный Эжен снова ей поклонился. Правда, следующей репликой великий князь несколько подпортил впечатление.

— Я оказался в таком положении, что готов ухватиться за соломинку! — простонал он.

Сравнение с соломинкой Евгению Николаевичу не понравилось, но видно было, что великому князю в его нынешнем состоянии не до выбора слов.

— Произошло ужасное несчастье, — приступил к рассказу Константин, трагически потирая лоб. — Хуже, чем несчастье. Позор. Для меня, для семьи, а если не принять меры, то и для всего дома Романовых. Для чести отечества, в конце концов…

Он подавился рыданием, взял себя в руки, продолжил. Кузнецова сочувственно сжимала ему локоть.

— Мой Коля… сын… влюбился в недостойную женщину. Авантюристку, шантажистку, вымогательницу! Она выкачала из него бог знает сколько денег, но ей всё было мало… Когда у мальчика кончились наличные, он понаделал долгов, выдал этой мерзавке векселей на безумные суммы… Это бы еще полбеды, но он пошел на воровство! Украл у матери драгоценности… Совершил святотатство — похитил из ее опочивальни священную реликвию, отцовскую икону в золотом окладе… Ниже пасть уже некуда!

На сей раз рыдание прорвалось-таки наружу, а с носа у великого князя свалилось пенсне. Почему-то это больше всего надорвало сердце сострадающего Евгения Николаевича. Видеть отца российских реформ, некогда такого победительного, в столь жалком состоянии было невыносимо.

— Разве нельзя как-то приструнить эту… особу? — спросил Воронцов. — Чтобы она вернула икону и драгоценности? В конце концов она же русская и не может не понимать…

— В том-то и дело, что нет! Она американка! Некая Фанни Лир, международная проходимица, актерка на сомнительных ролях! Из тех, что переодеваются в мужское платье и выставляют напоказ ноги! — всхлипнул его высочество, запамятовав, что его избранница, будучи балериной, тоже не прячет нижние конечности под юбками. — И дело не только в украденных предметах! У нее Колины письма! Она угрожает опубликовать их за границей! Судя по всему, там написаны ужасные вещи! А еще Коля завещал ей все свое состояние!

— Но Николай Константиновичу двадцать четыре года, с какой стати ему умирать? К тому же завещание можно переписать…

— Он отказывается! Говорит, что наложит на себя руки! Я в сердцах ему заявил: «Это лучшее, что ты можешь сделать! А завещание самоубийцы силы не имеет!». И что вы думаете? Расхохотался. «Официально великий князь не может покончить самоубийством. Всё останется шито-крыто. И дорогая Фанни получит последний дар моей любви!». Представляете, что будет, если какой-то американской демимонденке достанутся романовская дача в Павловске и дом на Миллионной, по соседству с Зимним дворцом?

— А что полиция? — пролепетал Воронцов, потрясенный подобной перспективой.

— Если я обращусь в полицию, обо всем немедленно доложат Саше! Он, конечно, рано или поздно все равно узнает, но перед тем я должен по крайней мере предотвратить угрозу международного скандала! О-о-о-о… — вырвался у его высочества стон несказанной муки.

Евгений Николаевич более не мог выносить это зрелище.

— Вы безусловно можете быть уверены в моем молчании. Но что я должен сделать?

— Поезжайте к ней. Потребуйте, чтобы она немедленно покинула Россию, но перед этим отдала завещание и Колины письма.

— А также драгоценности и икону, — напомнила Кузнецова. — Это регалии императорского дома.

— Да-да. Особенно образ! Им батюшка благословил наш брак с Санни и завещал свято хранить икону!

— Но… но эта женщина, наверное, откажет, — пробормотал Воронцов, представив будущее объяснение. — Чем же я стану на нее воздействовать?

— Неважно чем! Угрожайте! Предлагайте любые деньги! Но сделать это нужно сегодня же, пока не поползли слухи! Умоляю, поезжайте к прохвостке! Она остановилась у Демута, в апартаментах «люкс», которые, конечно же, оплачены Колиными, то есть моими деньгами!

— Я не уверен, что справлюсь с подобным поручением, — с несчастным видом произнес Эжен. — Я не умею разговаривать с авантюристками, да еще американскими. Английского языка я не знаю. Не умею давать взятки. Тем более — угрожать женщинам…

— Неважно, что вы умеете и чего вы не умеете, — твердо сказала Кузнецова. — Вы человек надежный, а это главное. Спасите Констана. Кроме вас сделать это некому.

После этого отказываться стало невозможно.

— Я попробую, — пролепетал граф и вышел в полной растерянности.

Великий князь проводил его до кареты, воскликнув на прощанье:

— Спасите нашу честь, мой верный Атос!

В подобном положении полагаться следовало не на смятенный ум, а на голос сердца. Оно у Воронцова колебаний не ведало. Поручение следовало исполнить любой ценой — сердцу это было ясно. Ясно, однако, было и то, что Евгений Николаевич с щекотливой задачей справиться не в состоянии. Стало быть, кто-то должен помочь.

Оно же, сердце, и подсказало, к кому обратиться. Конечно, к Ларцеву. Во-первых, он, как и госпожа Лир, американец, то есть лучше найдет с нею общий язык. Во-вторых, решительности Адриану не занимать. А в-третьих, непохоже, что он станет джентльменствовать с особой, которая учтивого отношения не заслуживает.

Дав дельный совет, щепетильное сердце немедленно начало угрызаться: достойно ли сваливать грязную работу на другого, однако иного выхода не просматривалось. Нравственно страдая, Евгений Николаевич велел отвезти его на Мойку, в меблированные номера «Норд». Ларцев вчера сказал, что остановился в этом нероскошном, но удобно расположенном заведении.

На месте американца не оказалось. Полтора часа Воронцов нервно прохаживался перед домом, не ощущая холода и сырости — моросил противный мартовский дождик. Непонятно было, сколько ждать и вообще появится ли Адриан до ночи. Евгений Николаевич уже собрался ехать к американской Иродиаде сам и будь что будет, когда на набережной, со стороны Гороховской, показалась высокая размашисто шагающая фигура. По развевающейся накидке и отсутствию шляпы сразу было видно иностранца.