Борис Акунин - Дорога в Китеж

— Так о Манифесте вы уже поговорили?

— Нет. И это еще одна причина, по которой я посоветовал его величеству уехать, — тихо молвил Победоносцев. — Такого рода разговоры не следует вести в месте, где в такой день повсюду глаза и уши. А еще ни к чему, чтобы присутствовал Владимир Александрович. Государев брат слишком несдержан, знать лишнее ему не следует. Я пообещал государю, что заеду позже — после того, как помолюсь у моей любимой Тихвинской иконы в Исаакии.

— Чтобы дождаться папки? Вот она.

— Ну так едемте. Нет-нет, папка пусть остается у вас. Все равно без вашей помощи мне в бумагах не разобраться.

Они вышли к подъезду. Камер-лакей подозвал черную карету с вделанным в дверцу образком.

— К Исаакию, — велел кучеру Константин Петрович.

— Не в Аничков? — удивился Вика.

— Я обещал государю помолиться, — был укоризненный ответ. — Оно и перед Армагеддоном следует.

В соборе Победоносцев встал на колени перед белой мраморной балюстрадой, за которой переливался тусклой позолотой оклад Тихвинской Богоматери. Молился он долго, истово. Шевелил тонкими губами, крестился, земно кланялся.

Воронин смотрел и завидовал. Глубокая вера у высокообразованного, умного человека дорогого стоит, думал он. Потому что ум — это всегда скепсис, сомнение, проверка любого утверждения логикой. Признание того, что есть материи, возвышающиеся над разумом, — признак мудрости. Что ж, державе нужны и мудрецы, и умники. Обладая прозорливостью и далеко проницающим взглядом, Победоносцев был трогательно беспомощен в делах практических. Без помощника он действительно в содержимом папки не разобрался бы. На доклад обер-прокурору всегда подавали документы один за другим и желательно постранично. Если листков было несколько, Константин Петрович начинал в них путаться.

«Я буду очевидцем и отчасти даже участником исторического события», — сказал себе Вика, когда они прибыли в Аничков дворец, резиденцию цесаревича.

Победоносцева ждали и сразу провели в кабинет. Воронин следовал за начальником, думая, что похож на тень тени: черный, узкий, почти бесплотный обер-прокурор, и за ним ни на шаг не отстающая фигура, тоже черная и почти бесшумная (желая привлекать к своей особе поменьше внимания, чиновник ступал чуть не на цыпочках).

Именно так цесаревич, то есть уже не цесаревич, а царь, его и воспринял — то есть никак не воспринял, не обратил внимания.

— Константин Петрович, наконец-то! — воскликнул плотный, лысоватый бородач, рядом с которым обер-прокурор казался еще тщедушней. — Я мечусь в четырех стенах, как медведь в зверинце. Никак не соберусь с мыслями. Голова кругом. Весь ужас положения только теперь обрушился на меня…

Разумеется, Виктор Аполлонович видел Александра Александровича и раньше, но никогда так близко. Отправляясь к бывшему питомцу, Победоносцев прежде не брал с собой помощника.

Издали новый царь производил впечатление именно что медведя — выдрессированного и запихнутого в мундир, но все равно неуклюжего, какого-то косолапого. Он и ходил, будто переваливался. Придворные говорили, что его высочество человек прямой и бесхитростный; менее деликатные употребляли другие эпитеты: грубый и недалекий. Все однако считали цесаревича натурой более сильной и решительной, чем его мягкий, вечно во всем сомневающийся родитель.

Но ни силы, ни решительности Виктор Аполлонович в императоре не почувствовал. В красных заплаканных глазах повелителя стомиллионной страны читалась паника.

— Вы смятены и потрясены, по-человечески это очень понятно и вызывает сочувствие, — сказал Победоносцев скрипучим голосом, в котором никакого сочувствия не слышалось. — Но вы теперь не человек. Вы — самодержец. И отныне я — единственный из подданных, перед которым вы можете себе позволить выказывать слабость. Возьмите себя в руки, ваше величество! — не столько крикнул, сколько прикрикнул обер-прокурор. — Хватит себя жалеть! Будьте тверды! Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы ее повели твердою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твердо, чего она хочет и чего никогда, ни за что не допустит. Для твердости нужна вера в Бога и в себя. Это первое и главное условие. Беда для власти, если она не верит в свое призвание и Божественное право! Если вы позволите себе распуститься, ослабнуть — тут же распустится и ослабнет вся ваша земля!

Воронин очень пожалел, что присутствует при этой сцене, и даже попятился к стене. Постороннему нельзя видеть, как всероссийского самодержца отчитывают, словно мальчишку. Император наклонил голову и насупил брови, сделавшись похож на быка, который сейчас забодает и растопчет обидчика.

— Власть — дело страшное! — продолжал бросать металлические фразы Константин Петрович. — И вы обязаны быть страшным. После случившегося — обязаны. Каждое ваше слово, каждое деяние должно греметь железом. Страна ведет битву. Полководец пал, сраженный врагами. В седло, под знамя, сели вы. Приподнимитесь в стременах, взмахните мечом! На вас смотрит всё войско!

Должно быть, обер-прокурор хорошо знал устройство своего воспитанника. Александр побагровел и, кажется, рассвирепел, но потерянным уже не выглядел.

— Довольно лекций! — рявкнул он. — Я не ученик, и мы не на уроке! Завтра — нет, нынче же, прямо сегодня — я должен начинать царствовать. Скажите лучше прямо и попросту: каков должен быть мой первый шаг? Мне нужен дельный совет, а проповеди я могу прочесть в Евангелии!

Константин Петрович поднял глаза к потолку и перекрестился.

— Благодарение Всевышнему! Вот ныне я зрю перед собой государя! Так и только так должно разговаривать вашему величеству с подданными! Что же до первого шага, то он очевиден. Новому хозяину нужен новый управляющий. Прежний довел ваше имение до беды. Отправьте в отставку графа Лорис-Меликова. Он фокусник, ведущий двойную игру. Если вы отдадите себя ему в руки, он приведет вас и Россию к погибели. Он не любит России, потому что он не русский. И не любит вас, потому что не обладает пиететом перед помазанничеством и потому что считает ваше величество ничтожеством.

— С чего вы взяли? — изумился Александр.

Обер-прокурор, не оборачиваясь, поднял руку:

— Выписку номер один.

Воронин сзади протянул нужный листок.

Подойдя к настольной лампе, Победоносцев стал читать:

— «Запись от двадцать восьмого января. Разговор с военным министром Милютиным. Л-М (это Лорис-Меликов): «Цесаревичу, чтоб не путался под ногами, мы доверим реорганизацию сводного гвардейского оркестра, и пока Бульдожка грызет эту косточку, перетасуем командование корпусом по-своему». «Запись от третьего февраля. Разговор с министром финансов. Л-М: «Наследника в эти тонкости не посвящайте, не мечите бисер. Попроще с ним. Вообразите, что имеете дело с гимназистом четвертого класса». «Запись от седьмого февраля. Разговор с адъютантом полковником…».