Борис Акунин - Дорога в Китеж

Сотрудников Воронину не выделили. Он впрочем и не просил, отлично понимая, что все заняты делом. Помогал только сын Константин, студент первого курса Училища правоведения. По совету отца юноша выбрал специальностью криминалистику, рассчитывая по окончании поступить в Департамент государственной полиции. Именно это учреждение ныне являлось щитом и доспехом российской державы.

Мальчик у Виктора Аполлоновича рос отменный. Старательный, пытливый, пока еще, по зеленому возрасту, не столько умный, сколько умненький, но всему свое время.

Отец с сыном вели кропотливую работу. Съездили в морг осмотреть труп цареубийцы. Сделали фотопортрет по новейшей криминальной науке: причесали волосы, раздвинули веки, намазали глицерином помертвевшие глазные яблоки. Поучился, как живой. Костя был бледен и кусал губу, но ничего, держался. Вика сыном гордился. Разослали отпечатки во все столичные околотки.

Потом начали опрашивать казаков конвоя и прибывших к месту преступления полицейских: кого те запомнили из толпы.

Из околотков по поводу фотографии никаких донесений не поступало. От казаков с полицейскими проку тоже не было. Все они смотрели только на государя, на толпу внимания не обращали. Расследование сулило закончиться тупиком.

И вдруг, на четвертый день, всё переменилось. В доме на углу Невского и Малой Садовой, в подвале, нашли сапу под мостовую, и там огромный заряд динамита. Рокового первого марта царский кортеж должен был проследовать одним из двух маршрутов: или вдоль Екатерининского канала, или прямо над подкопом. Версия действительного статского советника Воронина подтвердилась: «Народная воля» готовилась основательно. Значит, скорее всего были еще бомбисты! Сколько же голов у этого дракона?

Наверху приключился приступ паники. Некоторые сановники стали требовать, чтоб арестованных народовольцев — их набралось уже с полдюжины — тайно подвергли пытке, ибо жизнь нового государя находится под угрозой. Вечером Воронин стал свидетелем разговора между Константином Петровичем и государем. Беседа, правда, была дистанционной — посредством телефонной коммуникации, только что установленной между домом обер-прокурора и резиденцией его величества. Не разбираясь в современной технике, Победоносцев попросил Воронина помочь.

Лорис давно уже пользовался точно таким же аппаратом Адера, поэтому Вика без затруднений установил связь: щелкнул рычажком, дунул в трубку, сказал: «Хелло». На недоверчивой физиономии обер-прокурора, с обеих сторон стиснутой наушниками, отразилось изумление.

— Мне говорят: «Слушаю»! — сообщил он шепотом. — Что теперь?

— Спросите в трубку: «Кто у аппарата?».

— Кто у аппарата? — Глаза под очками расширились. — Говорят: «Император». Это действительно он?

— Да. Он вас слышит. Начинайте.

Победоносцев с сомнением покосился на палисандровую коробку, переложил трубку из правой руки в левую, перекрестился и закричал страшным голосом:

— Ваше величество! Вам нужно перебраться из Аничкова дворца в Зимний! А еще лучше за город, в Гатчину! Я страшусь за вашу жизнь! Что? Хорошо, я буду говорить тише.

Но вместо того, чтоб говорить, обер-прокурор заплакал.

— …Вы еще спрашиваете, отчего я плачу! — воскликнул Константин Петрович — должно быть, в ответ на вопрос с той стороны. — От страха! Заговорщики везде! Повсюду! Умоляю вас о предельной бдительности! Ради бога, собираясь ко сну, извольте запирать за собою дверь не только в спальне, но и во всех следующих комнатах, вплоть до выхода. Помните про задвижки! Проверяйте шнуры у звонков, их легко можно перерезать. Заглядывайте под мебель! Пусть кто-то из адъютантов ночует в вашей спальне! Вы полностью уверены в людях, имеющих к вам доступ? При малейшем, микроскопическом сомнении избавляйтесь от любого, кто ненадежен!

Инструктаж по безопасности был подробный и долгий. Когда разговор закончился, Воронин спросил:

— Константин Петрович, вы не перебарщиваете? Государь и так не особенный храбрец, а вы его вовсе запугали.

— Ничего, — ответил обер-прокурор ровным голосом, будто только что не захлебывался слезами. — Особа монарха настолько драгоценна, что ее лучше хранить за семью запорами.

На следующее утро Воронин получил подмогу: ему выделили помощника, притом первоклассного — агента Водяного. Это означало, что следствие решило раскинуть сети шире.

Сын стал не нужен, Вика отпустил его продолжать учебу.

С Водяновым дело приняло иной оборот. Старший филер сразу сказал: надо цепляться за мертвяка, больше не за что. Снова поехали в морг, и там Вика увидел, как работает настоящий мастер.

Водяной раздел ледяной труп донага, поискал шрамы, ожоги, приметные родинки, осмотрел в лупу зубы. Ничего полезного не обнаружил. Тогда взялся за одежду. Она была самая обыкновенная, зацепиться не за что, в карманах пусто, и всё же агент остался доволен.

— Глядите, сударь, — сунул он Воронину под нос стоптанные башмаки. — Набойки. Видите?

Чиновник ничего особенного не заметил.

— Ну, набойки.

— Необычные. Не три дырки, как у всех, а две. И не гвоздики — винты. Это у сапожника такой почерк.

— Да мало ли где он мог починить обувь? Может, не в Питере.

— Не-ет, — протянул Водяной. — Свеженькие. Пару дней потоптаны, не больше. Питерский кто-то. Поищу.

И что же? Через два дня сообщает:

— Сапожник Ехтонен, на Выборгской стороне. Показал ему фоту — признал Брюнета. Помнит его. Говорит, картавый был, букву «л» глотал.

— Поляк?

— Очень возможно. Гол как сокол. Пока мастер ему набойки приколачивал, сидел разумшись, ждал. Я спрашиваю: «О чем балакали? Знаю я вас, сапожников. Любите языки чесать». Помалкивал, отвечает. Я ему: вспоминай всё что было. Тогда Ехтонен припомнил, что у Брюнета гривенника расплатиться не хватило. Сходил за деньгами как был, разумши. Принес. Минут десять отсутствовал, — со значением прибавил филер.

— Значит… Значит, близко живет? — сообразил Вика. — Надо порасспрашивать местных!

Водяной посмотрел снисходительно: учите ученого.

— Установил уже адрес. Симбирская улица, номер 59. Доходный дом из самых дешевых. Наш назвался Ельниковым, бывшим студентом. Вот паспорт, я у дворника взял.

— Ох, Трофим Игнатович! — восхитился Воронин, беря документ, выданный в городе Белостоке. — Почему «назвался»? Очень возможно, что фамилия настоящая.

— Не, печать мне знакомая. Видите, у орла левая башка без глаза? Такие шлепает ихняя народовольская контора. Хрен знает, кто он, но только не Ельников.

— У вас еще что-то припасено, — сказал Вика, глядя на довольную физиономию филера. — Выкладывайте.

— Потолковал и с дворником, и с соседями. К Ельникову никто не захаживал кроме некоей девицы. Одета по-простому, в платок. Но дворник говорит, один раз задел ее метлой по сапожку, она говорит: «Извините». Простая так не скажет. Ряженая она, из интеллигенции. Приметы у меня записаны. И еще. Неделю назад — помните, когда приморозило — соседка видела, как Ельников проводил свою знакомую до угла и посадил на извозчика.