Борис Акунин - Дорога в Китеж

То же самое, хоть иными словами и по другому поводу, в тот же вечер сказал старший филер Водяной. Он разыскал-таки сани, которые увезли знакомую будущего цареубийцы с Симбирской улицы. Для этого агент обошел все извозчичьи биржи и опросил несколько сотен ванек. Работал днем и ночью, не спал трое суток, но нашел.

— Как у вас хватило на это сил? — поразился Воронин.

И служака, совсем не обер-прокурор, тем более не Иисус Христос, произнес слова простые, но важные, которые следовало бы высечь на государственных скрижалях:

— Службу надо любить. Что любишь, тебе не в тугу, а в радость.

Извозчик хорошо запомнил «барышню» с Симбирской — как человек бывалый, он сразу понял, что это именно барышня, и подивился, чего это она не в шляпке, а в платке. Отвез ее на Васильевский, в закладбищенскую слободу. К которому дому — сказать затрудняется, темно было. Но Трофим определил адрес быстро.

— Там больше года проживали мещанин Иванов с женой, оба молодые. Иванова — точно наша. Иванов — молодой блондин, очень серьезный, худощавого сложения, рост примерно два аршина двенадцать вершков, особых примет вроде нет. Проживали тихо, по все время вдвоем.

— Проживали? — переспросил Воронин, видя по мрачному лицу сотрудника, что есть какая-то закавыка.

— Точно так. Несколько дней как съехали. Аккурат 1 марта, — со значением поднял палец Водяной. — Осмотрел я избу. Пусто. Вот только нашел. Под столом валялась.

Показал затрепанный томик романа «Юрий Милославский».

— С лупой проглядел. Интересно, что одну страницу, сто двенадцатую, открывали чаще, чем другие. Думаю, для ключа пользовали, обычная народовольская манера. А теперь, поди, ключ поменяли, книжка не нужна стала. Или обронили, тоже бывает.

— Засаду поставим?

— Незачем. Съехали — не вернутся, — махнул рукой агент.

— Так что ж, упустили мы их? — расстроился Виктор Аполлонович. — После террористического акта они перебрались на другую конспиративную квартиру?

— Само собой… — Водяной поколебался, говорить или нет. — Эх, не хотел зря обнадеживать, но баба из дома напротив видела, как двадцать восьмого февраля к Ивановым заходил некий «красивый барин на возрасте».

— Накануне покушения?!

— То-то и оно. Стал я бабу расспрашивать. У нее, дуры, «красивый» значит толстый. То есть у Ивановых был какой-то брюхан, с волосами до плеч, чисто одетый и, что интересно, немолодой. Баба сказала «патлы у его пегие», то есть с проседью. Народным вольцам всем тридцати нет, а этот, вишь, «на возрасте». Видно, самый у них главный. Вот кого сыскать бы. Шансов мало, но попробую.

Все эти дни Михаилом Гавриловичем владело высокое, торжественное чувство.

Мы это сделали!

Нет, это сделали они , мальчики и девочки, по возрасту годящиеся ему в дети. Он — что, только оказал скромную помощь.

Питовранов, человек приземленный, по натуре к восторгам нерасположенный, ощущал сердечное замирание, когда думал об этой поразительной молодежи. Такой в России никогда прежде не бывало. А очень возможно, и вообще нигде в мире, ни в какие времена. Сколько храбрости, непреклонности, готовности жертвовать собой! А ведь годы у них такие, что хочется не умирать, а жить, радоваться, и, конечно, любить. Меж этими мальчиками и девочками часто вспыхивает страсть — молниеносно и мощно, потому что век ее будет короток, никто на сей счет иллюзий не строит. С какой пугающей, прекрасной твердостью, без малейших колебаний, они отказываются от своей любви ради Дела!

Каждого из них ожидает страшная судьба. Все это понимают. Больше всего повезет тем, кто при аресте не дастся живым. Схваченных либо удавят веревкой, надев на голову мешок, либо — эта участь самая тяжкая — запрут в сырой каземат, выхаркивать легкие и сходить с ума. Медленная, мучительная смерть.

Убитого императора Мишелю не было жалко. Вольно ж человеку соглашаться на то, чтоб быть винтом, на котором держится вся отвратительная махина насилия, унижения и эксплуатации. Назвался груздем, то бишь царем — полезай в кузов.

Господи, они победили!

Кучка молокососов, еще три года назад не имевших опыта организации, боевых акций, подпольной работы, победила в войне со всей полицейско-жандармской махиной! Терпя неудачу за неудачей, теряя товарищей, затравила зверя прямо посреди его логова, в центре столицы. Невероятно!

Общее руководство акцией, назначенной на 1 марта, осуществлял спокойный, методичный, вечно балагурящий Азов. Железный Букин готовил Первого Метальщика, простого русского парня из крестьян, именно поэтому и выбранного — за то, что плоть от плоти народа. Технарь Ведин занимался подкопом на Садовой улице. Листвицкий, он же Глаголев, через Ариадну вел Второго Метальщика. Этот был крепкий, надежный парень, но поляк, что не есть хорошо — могло повлечь за собой репрессии против польского народа, и так задавленного царизмом. Поэтому Ланселота назначили в резерв. (Это Мишель придумал Второму Метальщику такую кличку — Wансеwот; тот не выговаривал твердое «л».)

Полиция при Лорисе, конечно, стала работать лихо. Азов и Букин, главные люди в организации, по случайности попались в засаду еще до акции. Руководство взяла на себя Доброва, гражданская жена и ближайшая соратница Азова.

Мишель отвечал за небольшое, но необходимое направление: обеспечивал связь с Шахматистом, источником в секретном отделе Департамента полиции. От него, Шахматиста, и поступили точные сведения о графике царских перемещений первого марта: что во второй половине дня кортеж будет возвращаться не по Садовой, а по набережной канала. Питовранов накануне вечером передал эту информацию Глаголеву и Аде — вот и всё его участие в великом деле.

Судьба распорядилась так, что осуществил приговор не Первый Метальщик, а Ланселот. Доблестный рыцарь погиб, оставшись безымянным. Мишель тоже не знал, как его зовут. Ничего, благодарные потомки высекут имя героя золотыми буквами на памятнике Первому Марта.

Будущее, всегда казавшееся далекой и недостижимой мечтой, вдруг придвинулось. Приоткрылась дверь, оттуда задуло весенним ветром.

Общество будто пробудилось. Михаил Гаврилович никогда не видел на тупых лицах обывателей, всегда озабоченных только фунтом ситного и новыми подметками на башмаки, такого ошеломления, такой работы мысли. У тугодумных соотечественников закачалась под ногами земная твердь, а это очень полезное переживание.

И те, наверху, тоже поняли: как прежде жить не получится. В правительстве умные сцепились с тупыми. Если верх возьмут первые — Россия двинется по пути прогресса. И не так, как при покойнике Александре: мол, нате вам от наших щедрот. Нет, господа, теперь вы осознали: реформы — не подачка, а плата за то, чтоб ваших царей больше не убивали. Сначала появится какой-нибудь четвертьпарламент, потом полупарламент — четвертинка свободы, половинка свободы, а в конце концов доживем и до полной. Лет через десять или даже раньше…