Борис Акунин - Дорога в Китеж

— Духовито, — шепнула Антонина, потянув носом.

Пахло какими-то пряными, сладкими ароматами. Маленькая Маруся с несвойственной ей резвостью вдруг кинулась вперед, в полумрак.

— Как козленок к мамкиной тите, — удивилась госпожа Ларцева.

Адриан покосился в сторону. Дверь все же открылась не сама. Сбоку, полускрытый створкой, стоял смуглый отрок с длинными вьющимися волосами. Он был в расшитой золотом бархатной куртке и атласной шапочке, смотрел вниз.

Супруги двинулись вперед — туда, откуда лился мягкий свет. Азиат, бесшумно ступая, следовал за ними.

В комнате из мебели имелся только стол (на нем действительно лежала чалма), по полу были разбросаны подушки, стены задрапированы разноцветными шелковыми тканями, окна укрыты переливчатой кисеей.

В углу на ковре сидела грузная немолодая тетка (дамой назвать ее было трудно) — в бесформенной хламиде, цыганского вида шали на голове, с длинной папиросой в зубах. Посередине лба у диковинной особы посверкивала приклеенная точка.

Удивительней всего, что Маруся стояла перед этим чудищем, не выказывая никакого страха. Они смотрели друга на друга не отрываясь. Взгляд у мадам Блаватской (Сергей Юльевич сказал, что такова фамилия его кузины) был тяжелым, лицо холодным. На детей обычно так не смотрят.

Ларцев открыл рот, чтобы поздороваться, но жена толкнула его локтем: никшни! Удивившись еще больше, Адриан рот закрыл. Стал наблюдать.

Молчаливая сцена длилась долго. Никто не шевелился, только спиритка время от времени выпускала изо рта клубы дыма. В какой-то момент Маруся вдруг подняла руку и потрогала блестящую точку на лбу своей визави. Тогда и Блаватская тоже медленно коснулась родинки на лбу Маруси. В этой странной позе обе опять надолго замерли. Адриан заметил, что жена беззвучно шевелит губами. Молится? На нее непохоже.

— Сядь рядом со мной, детка, — наконец сказала женщина неожиданно приятным, мелодичным голосом, похлопав по ковру.

Маруся села, подобрала ноги. Ее глаза были полузакрыты.

Блаватская произнесла фразу на каком-то квохтающем наречии. Восточный отрок вышел и вернулся с двумя табуретами.

— По-какому это вы с ним? — спросил Ларцев. Ему надоело молчать.

— На гуджарати. Мой Булла невосприимчив к иностранным языкам. Его ум вообще еще не пробудился, — очень естественно, будто старому знакомому, стала объяснять мадам Блаватская. — Булла — то, что я называю sleeping bud, «спящая почка». Это особенные, редко встречающиеся особи, подобные растениям, которые распускаются очень поздно. Тем пышней и неистовей их расцвет. Я умею видеть подобных людей. Такой у меня дар. И ваша дочь тоже этой породы. Когда Сережа рассказал, я сразу заподозрила. А сейчас убедилась. Лучше всего было бы, если б вы отдали мне ее на воспитание. Этого хочет ее карма. Я знаю, как взлелеять такой цветок. Но вы ведь не отдадите?

— Нипочем! Ни за что! — в испуге воскликнула Антонина.

— Конечно-конечно, — печально кивнула Блаватская. — В Индии любые родители были бы счастливы, но на Западе иные правила. По крайней мере не делайте с девочкой того, что может ей повредить. О, это очень интересный ребенок. Ее сила сосредоточена вот здесь, в родинке.

Она вновь коснулась лба Маруси, а та, кажется, и не заметила. Судя по ровному дыханию, девочка спала.

— У меня тоже такая. И что? — пожал плечами Адриан.

— В мужчине эманация рассудочности заглушает эманацию души. Только женщина способна раскрыть эту энергию в полную силу.

Ларцев вспомнил покойную мать. Та в самом деле была женщиной энергичной.

— У вашей дочери, судя по тому, что она дожила до шести лет в полном молчании, концентрация энергии должна быть феноменально высока. Ах, без опытного учителя этот талант не получит полного развития. Вы уверены, что не хотите отдать мне девочку в ученицы? Ее могло бы ожидать великое будущее.

Набивает себе цену, догадался Ларцев и решил, что больше ста рублей все равно не даст. Тоже еще волшебница. Эка невидаль — загипнотизировать ребенка, чтоб он уснул. Этот нехитрый фокус с Марусей проделывали и предыдущие магнетизеры.

— Нам бы, чтоб она говорить начала, — настороженно сказала Антонина. — А великое будущее — бог с ним.

— Ну, это просто. Только я бы не стала открывать коммуникационный канал, пока дар не созрел, — с сомнением молвила Блаватская. — Почка откроется сама, когда наступит время.

«И ста рублей не дам. Ничего не дам», — подумал Адриан.

— Открывайте канал, открывайте, — хмуро сказал он вслух. — И пойдем мы. Время позднее.

— А что скажет мать? — Тяжелый взгляд обратился на госпожу Ларцеву. — Слушайте сердца, сударыня.

— Хоть бы словечко от нее услышать… — прошептала бледная Антонина. Она, кажется, относилась к этому спектаклю всерьез, не то, что муж.

— Как желаете…

Лицо Блаватской вдруг исказилось от невероятного напряжения, на лбу выступила жила, пальцы левой руки скрючились, словно сжимая нечто невидимое. Правая рука дотронулась до лба Маруси, и Ларцеву померещилось, что там, в точке соприкосновения, мерцают искры. Это, без сомнений, было видение, навеянное гипнозом.

Он зажмурился, чтобы избавиться от наваждения, но потом не смог разлепить веки — они будто склеились.

— …Исполнено, — раздался усталый, спокойный голос. — Теперь очень интересно, какое слово девочка произнесет первым.

Адриан стал разжимать непокорные веки пальцами. Но еще прежде, чем это удалось, послышался другой голос, верней голосок — тонкий и сердитый.

Он произнес:

— Дува!

Антонина вскрикнула. Чуть не оцарапав себе глазницы, Ларцев разжал-таки веки.

У Маруси глаза тоже были открыты и полны слез.

— Псти, дува! — плаксиво прогнусавила девочка и оттолкнула руку гипнотизерши от своего лба, а потом закатила рев. Впервые в жизни.

Мать кинулась к ней, обняла, стала целовать, приговаривать. Антонина тоже плакала.

Ларцев стоял, как истукан, и только моргал.

Блаватская вытирала платком пот.

— Канал открыт. Теперь она будет говорить. — Удивленно покачала головой. — Любопытно, что первое произнесенное ею слово — «дура». И это она про меня, самую умную женщину мира. — Сказано было безо всякой помпы — просто констатация факта. — Неужто будет еще умней? Это опасно и для нее, и для мира… Вы вот что, сударь. Сделайте взнос в «Фонд познания неизведанного» и ступайте. Я очень устала.

От потрясения Ларцев вывалил в чалму всё содержимое бумажника, так что не осталось и на извозчика. Пришлось идти до гостиницы пешком. Жена несла дочку на руках, крепко прижимая к себе. Даже мужа не подпускала.

Маруся называла всё, что попадалось ей на глаза, немного коверкая звуки: