Валерио Манфреди - Башня одиночества

Падре Бони развел руками:

— Падре Антонелли покинул свой пост год назад по причине слабого здоровья, и мне не довелось встречаться с ним лично. — Филипп в отчаянии опустил голову, но его собеседник тут же продолжил, будто боялся, что человек, сидящий перед ним, утратит интерес к разговору. — Однако, — поднял он вверх указательный палец, — это не значит, что я не могу вам помочь. У меня тоже недавно возникла насущная необходимость встретиться с падре Антонелли по некоторым вопросам, касающимся фондов библиотеки, по поводу которых я должен отчитываться. Я собираюсь сегодня вечером позвонить в Конгрегацию его ордена и договориться о встрече. Если она состоится, я могу попросить падре Антонелли принять и вас.

— Вы оказали бы мне тем самым огромную услугу, — сказал Филипп, пытаясь скрыть неловкость.

Падре Бони кивнул.

— Падре Антонелли был очень нелюдимым и замкнутым человеком, даже когда находился в полном расцвете физических сил. Не исключено, что, услышав мою просьбу о встрече, он захочет узнать о причине, особенно теперь, когда его истощила серьезная болезнь. Вы понимаете…

— Понимаю, — согласился Филипп. Он не сомневался, что перед ним сидит ловкий игрок, умеющий переставлять слова, будто пешки на шахматной доске. — Скажите ему правду, — добавил он. — Сын Десмонда Гаррета просит его о встрече, чтобы узнать, о чем они разговаривали с его отцом десять лет назад, когда работали вместе пару недель. И какую именно цель преследовал мой отец.

— Простите меня, — заметил падре Бони, — но трудно поверить, что ваш отец ни о чем вам не рассказал… Мне бы не хотелось вызвать недоверие падре Антонелли: как я уже сказал, он человек нелюдимый, замкнутый…

Филипп выразил свое раздражение едва заметным жестом.

— Падре Бони, простите, но мне в новинку столь утонченные словесные построения. Если вас что-то интересует, спросите меня прямо, и я отвечу. Если же не смогу, то объясню почему.

Падре Бони, привыкший к дипломатической уклончивости, принятой в церковных кругах, от такой, почти грубой, прямоты сначала пришел в некоторое замешательство, а потом почти в ярость, но сдержался.

— Видите ли, Гаррет, мы говорим с вами о больном человеке, слабом, измученном страданиями, уже стоящем на грани смерти и вечности; силы его на исходе, наше любопытство может показаться ему далеким и… бессмысленным.

Ваш отец, насколько мне известно, обладал ключом к прочтению очень древнего языка, более древнего, нежели иероглифическое письмо, египетское и шумерское; полагаю, именно этот интерес и свел его с падре Антонелли, который, как вы знаете, был выдающимся эпиграфистом. Вы, вероятно, понимаете, что и нас крайне интересует ключ к расшифровке этого языка… Мы не хотим, чтобы многолетний труд падре Антонелли оборвался с его смертью, — к несчастью, ее приходится ожидать весьма скоро — и с исчезновением вашего отца, единственного человека на этой земле, разделявшего его тайну. Вот, я рассказал то, что знаю, и буду благодарен, если вы откроете мне, какого рода послание отправил вам ваш отец. Возможно, объединив наши усилия… Я постараюсь встретиться с падре Антонелли и уговорить его принять также и вас, но если отец рассказал вам еще кое-что, могущее быть нам полезным в наших поисках, а также способное убедить падре Антонелли принять вас, скажите мне. Это все. Как видите, единственная моя цель — помочь вам.

— Простите, я не хотел вести себя неучтиво, — ответил Филипп, — и слишком прямолинейно, но, видите ли, у меня создалось впечатление, что вы стремитесь увидеть мои карты, не открывая своих. Ваш рассказ интересен и многое объясняет. Возможно, знание этого языка каким-то образом помогало ему в исследовании Книги Бытия.

А что касается послания, тех следов, о которых я вам говорил, то тут мне, к сожалению, похвастаться нечем, клянусь честью. Речь идет о книге, научном труде, опубликованном моим отцом много лет назад, под названием «Исследования в юго-восточной части Сахары»; перед некоторыми главами он написал ручкой фразы, содержащие некие указания, я пока не расшифровал их. В любом случае я не знаю, зачем он встречался с падре Антонелли и о чем они говорили. Возможно, при встрече он сообщил бы мне какие-либо сведения, указал след, благодаря которому я смогу продолжить поиски своего отца и найти его в этом бесконечном море песка. Надеюсь, то, что я вам сказал, убедит падре Антонелли принять меня. Я очень на это надеюсь…

— Книга Бытия… — повторил падре Бони, будто эти слова захватили его воображение. — Такая древняя книга. На чем основывались исследования вашего отца в столь трудной области, учитывая, что у него не было образования библеиста?

— Это мне неизвестно. Знаю только одно: он пришел к заключению, что персонажи Книги Бытия — реальные исторические личности.

Падре Бони едва сдержал изумление.

— Вы сказали «исторические»?

— Именно.

— Но, простите, что вы подразумеваете под этим словом? Вы ведь наверняка знаете, что даже наиболее консервативные ученые больше уже не считают, что человечество произошло от одной-единственной пары, мужчины и женщины по имени Адам и Ева…

— Не в этом смысле, — остановил его Филипп, — не в этом смысле. Видите ли, насколько я помню и насколько понял из доставшихся мне записей, касавшихся его исследований, отец пришел к выводу, что события, изложенные в Книге Бытия, отражают не генезис человеческого рода, а переход от палеолита к неолиту. Рай земной в его понимании был всего лишь символом, аллегорией той эпохи, когда человек составлял с природой единое целое и питался плодами земли и теми продуктами, которые получал от животных, — то есть это лишь символ палеолитической эры. А потом человек отважился вкусить плод с дерева познания добра и зла, иными словами, превратился в сознательное существо, обладающее сложным и деятельным разумом, вследствие чего постиг природу зла и потерял первородную невинность.

Филипп все больше воодушевлялся, словно выводы отца были плодом его собственных длительных изысканий.

— «В поте лица добывайте хлеб свой», — продолжил он, цитируя библейский текст. — Таков был приговор.

— Или же «возделывайте землю». Это и есть неолит, когда человек становится пастухом и землепашцем, обретает понятие собственности, начинает ковать металлы, чтобы делать сельскохозяйственные орудия, но также и оружие. Особенно оружие.

Падре Бони поднял брови.

— Мне кажется, это упрощенная теория, все сказанное достаточно очевидно. Древние поэты языческого мира выразили это в мифах о золотом веке и веке железном.

— Вы так считаете? Тогда скажите, могло ли человечество избежать этой эволюции, уклониться от понятия о Добре и Зле? Или эволюция была неотвратима, обусловлена последовательностью случайных событий, таких как изменение климата и окружающей среды, а также в конечном счете результатом генетического наследия человека? Но если это так, то в чем же состоит первородный грех? В чем повинен человеческий род, вынужденный терпеть ужасы насилия, сознание неотвратимости упадка и смерти?