Кэролайн Данфорд - Смерть в хрустальном дворце [litres]

– Да? – перебила я ледяным тоном.

Бертрам вздохнул:

– Когда мы с тобой поженимся, ты продолжишь делать все так, как хочешь.

– Но я буду спрашивать и учитывать твое мнение, – сказала я. Бертрам печально посмотрел на меня.

Следующим оказался Рудольф Байерсдорф. Потребовалось несколько минут, чтобы выяснить, что они с бароном дружили на протяжении многих лет. Смерть фон Риттера очень сильно повлияла на Байерсдорфа, и он был готов разрыдаться. По моим прикидкам, он был примерно одного возраста с Клаусом фон Риттером, но в то время как фон Риттер явно следил за модой и прилагал усилия к тому, чтобы иметь щегольской вид, Байерсдорф больше напоминал германского Санта-Клауса. Мне хотелось принести ему виски и удобную подушку, а не допрашивать его. Большую часть вопросов задавал Бертрам. Я же сосредоточилась на его эмоциях, стараясь определить, настоящие они или нет, и он показался мне искренним, если только не был невероятно талантливым актером. Я слушала, как он рассказывает про фон Риттера:

– Конечно, Клаус не был ангелом. Его жена Мари – ой, а ей послали телеграмму? Бедняжка. Она его обожала. У них два сына и четыре дочери. В самом начале у нее с ним было много проблем, но в последние годы она уже принимала его таким, как есть. Клаус любил ее и детей, окружил заботой и вниманием, у них роскошный дом, он дарил ей все безделушки, которые она хотела. Ее жизнь была гораздо лучше, чем у многих женщин в ее положении. Ну и что, что он иногда ходил налево? Он был ее мужем. Бедная, несчастная женщина. Не знаю, как она теперь будет справляться.

Вскоре после этого Бертрам его отпустил. После ухода Байерсдорфа Бертрам достал носовой платок и вытер пот со лба.

– Устал? – спросила я. – Сердце беспокоит? Можем сделать перерыв.

Больное сердце Бертрама – это главная проблема в нашей жизни, и она ее отравляет. Я живу в постоянном страхе, что один лишний спор, одна лишняя эскапада могут навсегда отнять его у меня. Насколько мне известно, он не хочет покорную жену и тихую жизнь. Может, как раз из-за плохого состояния здоровья для него важно жить полной жизнью, бросаться в одну безумную авантюру за другой, даже влюбиться в меня. А я ведь, насколько ему известно, всего лишь горничная, которой удалось подняться в этом мире.

Бертрам странно посмотрел на меня, словно мог читать мои мысли или был близок к этому. Но до того как мы смогли обсудить этот вопрос, в комнату ворвался Элджернон Портер. На голове у него была целая копна густых седых волос, бросались в глаза потрясающие бакенбарды.

– Где Фицрой, черт побери? – рявкнул он.

– Этот вопрос также волнует и нас, – спокойно ответила я, показывая на стул.

– Если вы думаете, что я позволю допрашивать себя, как какого-то преступника каким-то любителям-выскочкам, то вы очень сильно ошибаетесь, черт вас побери!

– Мы все понимаем, – успокаивающим тоном сказала я. – Но нужно, чтобы немецкая делегация верила, что мы одинаково допрашиваем всех людей, которые находились рядом с фон Риттером, и никому не отдаем предпочтения. Это важно. Насколько я понимаю, он вначале был за войну, но потом стал менять свое мнение?

– Да, и очень жаль, что его больше нет. Судя по тому, что нам удалось выяснить, он стоял за многими кораблями германского ВМФ. Если бы удалось склонить его на другую сторону и он начал бы выступать против войны – это стало бы настоящим везением. Это был бы невероятный успех. Насколько я знаю, к нему прислушивался кайзер.

– Значит, вы считаете, что войны можно избежать? – уточнил Бертрам.

– Черта с два! – рявкнул Портер. – Вы что, ничего не знаете? Конечно, нельзя избежать, черт побери. Но если нам, по крайней мере, удастся ее хоть немного отсрочить, то мы сможем выставить на позиции еще несколько наших линкоров.

Я решила выступить со смелым заявлением.

– Насколько я понимаю, Его Величество против войны, – сказала я.

Портер подергал свой воротник и галстук, будто хотел их ослабить.

– Конечно. Конечно. Да все в королевской семье против. Он предпочел бы, чтобы войны не было. Не хочет ставить под угрозу жизни граждан Британской империи, но иногда приходится пролить немного крови, чтобы избежать страшного кровопролития. Знаете об этом?

Я не знала ничего подобного, но уже понимала, что представляет собой Портер, и мне он не нравился.

– Как вы считаете, кто-то из членов делегации мог желать зла фон Риттеру? – спросил Бертрам.

Портер нахмурился, в эти минуты он выглядел как Старец-Время [28] Старец-Время – антропоморфный символ круговорота и бренности человеческой жизни. – Прим. переводчика . .

– Он, похоже, прекрасно ладил с Байерсдорфом и тем парнем, которого он знал, когда тот еще под стол пешком ходил. Само собой разумеется, что с нашей стороны подозревать некого.

Он гневно посмотрел на меня из-под бровей. Я вежливо, но равнодушно улыбнулась ему ни к чему не обязывающей улыбкой.

– Может, нам стоит поговорить о тех людях, с которыми фон Риттер вступал в контакт на протяжении последних нескольких дней? – предложила я. – Какие места посещала делегация, кроме выставки?

– У нас была непродолжительная экскурсия на Королевский монетный двор, – сообщил Портер. – Их провезли по городу, показали несколько достопримечательностей. Лондон-Ватерлоо, все такое, еще Вестминстерский дворец [29] Лондон-Ватерлоо – один из главных железнодорожных вокзалов в Лондоне. Вестминстерский дворец – здание, где проходят заседания британского парламента. – Прим. переводчика . снаружи. Было решено не заходить внутрь. Тогда все получилось бы слишком официально. Да и кто может контролировать этих проклятых политиков? Никогда не знаешь, что эти типы скажут или сделают в следующую минуту. Вполне могли бы вставить нам палки в колеса, кто их знает? Конечно, мы отвезли всех членов делегации в мой клуб, но чем меньше об этом говорить, тем лучше.

– Что вы имеете в виду? – спросил Бертрам.

– Это «Босенбис», – сообщил Портер и откашлялся. – Семейная традиция.

– «Босенбис»? – переспросила я.

– Только для джентльменов, – сказал Портер. – С дамами такие вещи не обсуждают, разве вы не знаете?

Немецкий дипломат Дитрих Габерман был полной противоположностью Портера, более разных людей было трудно себе представить. Он был исключительно вежлив и оказался первым мужчиной, который придвинул мне стул и настаивал, чтобы вначале присаживалась я, и только потом это сможет себе позволить он. Высокий голубоглазый блондин в хорошей физической форме был ходячей рекламой Германии. Я сразу поняла, что невысокий Бертрам невзлюбил его с первого взгляда. Но даже он должен был признать, что Габерман говорил искренне, нельзя было не увидеть эту прямоту и открытость.