Петр Ингвин - Ольф. Книга вторая

Куда же еще.

На взгляд снаружи, думаю, зрелище тоже было из ряда вон. Когда вместе спят родители с ребенком, это более чем нормально, но здесь из-под одного одеяла торчали три совсем не детские головы, и трое некоторой частью совсем не родственников тешили себя россказнями на отвлеченные темы, хотя лица и позы кричали прямым текстом: «То, что здесь происходит — ненормально!» Что усмотрели бы мы в направленных на нас глазах, окажись здесь случайные прохожие, что бы услышали? О, я уверен, что услышали бы мы многое. Абсолютное равнодушие: «Ну и что? А при чем здесь я?» Восторженное «Ух, глянь, чего делают!» Брезгливое «М-да, глянь, чего делают…» Хвастливое «А вот у меня было…» Желание отойти в сторонку под сень спасительного «ничего не видел, ничего не знаю», чтобы не видеть всего этого безобразия. Едкую зависть: «Ну почему не я?..» Отчетливое презрение не знающего сомнений в своей правильности. Ханжеское «Упаси Боже! Ужас! Кошмар!» с пугливым убеганием в сторону, пока о чем-нибудь не спросили или, не дай Бог, не попросили. Отстраненное «Пусть себе балуются — лишь бы мне не мешали…» Умудренное «Перебесятся — успокоятся» Старушеское «Ну разве ж так можно?! Куды тока обчественность смотрит?» Заинтересованное «А как они там?..» Осмотрительное «А что я тут делаю?» Или — с дубиной в руке — «А ну, пошли отсюда, извращенцы поганые!» Или — «Ничего страшного, даже любопытно, но от детей, конечно, чтоб держались подальше». Или — у кого-то — наглую жажду присоединиться. Или Пиррову победу толерантности, которая разрешает каждому все, что захочется, и плавно превращается в безразличие ко всему, кроме себя любимого. Или…

Вариантов много. Потому что людей много. У кого-то в мозгах поныне продолжалось мрачное средневековье, где-то играло всеми красками радуги (прекрасное ли?) далеко. Кто-то по-прежнему обретался в далеком мезозое и дрался с драконами. Кто-то нигде не обретался, а просто плыл по течению. Идеал — золотая середина, но когда все собираются посередине, пол проваливается. Хорошо, что мы разные. Плохо, когда это доставляет боль близким. В том числе близким физически, как в моем случае.

Света вжалась в меня всеми доступными местами. А недоступными… явно соединилась мысленно. Теплая рука опустилась на еще влажные на поясе брюки. Кажется, еще миг — и пузырь восприятия лопнет, словно киндер-сюрприз под берцем срочника. Вселенная исчезнет. Законы природы вновь закроются, чтобы обрести новую жизнь лишь когда вновь взойдет солнце…

Я понимал, насколько сильно распалила меня нежданная соседка. И она понимала. Перебиравшие пальчики сообщали мне о бушевавшем в ней Тихом океане желаний, и безбрежные дали грозили штормами. Как и настоящий Тихий, Светин океан только назывался тихим.

«Ты же хочешь… ты же выиграл… тогда — почему не сейчас?» — спрашивали очумевшие глаза, полосуя щеку мягкой одурью ресниц.

И каждый имевшийся волосок вдруг встал дыбом.

«Да?» — приподнявшиеся над ухом радары глазниц вонзались в душу и одурманивали черным магнитом зрачков.

Почему Руслан не прекратит безобразия? Ждет, что нарушу слово, и у него появится шанс не выполнять свое, выбирает момент покульминатистей? Или хочет иметь моральное право совершить тот логичный мужской поступок, о котором говорили? Или просто не может остановиться, слетев с катушек?

Какая разница. И я тоже едва не забываю все. Все данные слова. Все договоренности. Все человеческие правила и законы. Как тогда, ночью, с сонно подставившейся Ниной…

Как в спальне с пригласившей наказать Сусанной…

Как с ней же, провокационно заставившей отомстить…

Какое же я все-таки животное…

«Не возжелай жены ближнего». Снова на те же грабли?! А ведь Руслан не зря затронул ту тему…

Я резко отстранился от Светы, и вышло это несколько грубо. «Не возжелай». «Не укради». «Не убий». Часто первое в этой цепочке через второе равно третьему, как в истории Владлена. Желание приводит к действиям, которые приводят к последствиям.

Света съежилась, будто водой из ведра окатили.

— Какие же вы, мужики, сволочи… — наконец с еще более сгустившей атмосферу мукой в голосе прошептала она и безвольно откинулась на спину.

Прошла минута. Наверное, нужно что-то сказать. По понятным причинам спать никто не сможет, даже если б собрался.

Руслан опять первым взломал ее, эту натужно-установившуюся тишину. Продекламировал:

— Живя согласно с строгою моралью

Я никому не сделал в жизни зла.

Жена моя, закрыв лицо вуалью,

Под вечерок к любовнику пошла:

Я в дом нему с полицией прокрался

И уличил… Он вызвал — я не дрался!

Она слегла в постель и умерла,

Истерзана позором и печалью.

Живя согласно с строгою моралью

Я никому не сделал в жизни зла…*

* ( Н.А.Некрасов )

Никто ничего не сказал. Вновь повисла не задающая вопросов на полученные ответы текучая неопределенность.

И тут, как по закону жанра, в немую сцену вмешалась судьба со своими нежданчиками. Лязг и урчание движка резанули вернувшиеся в действительность уши. Полянку накрыло сиянием отнюдь не ангельского происхождения.

Мы страшно щурились от света фар, выражения лиц говорили незваным гостям все, что здесь о них думают, и мысль у каждого была единственная — чтоб дребезжавший старичок-УАЗик провалился в тартарары, то есть, увидев занятую ночлежку, просто развернулся и убрался восвояси.

А вот хрен нам вместо шоколадки. На давно освоенное место прибыли охотники. Излюбленную полянку, где расположились залетные туристы, на что-то менять они не собирались. Возможно, ждали еще кого-то. Машина с издыхающе-булькающим рыком заглохла. Вместе с фарами, как показалось, выключились и звезды. Проскрежетали дверцы, из них вывалились двое мужчин. Все в охотничье-рыбацком камуфляже. Чуточку навеселе. В нашу сторону полетели недобрые взгляды. Недовольно переговариваясь, новички стали обживать оставшееся незанятым пространство. С нами им приходилось мириться — мы прибыли первыми. Иначе, как негромко дали понять, нас бы весьма агрессивно попросили отсюда.

Новые соседи распаковали палатку и взялись за ее установку с привычной помощью такой-то матери и, иногда, молотка. Не слишком приглядываясь к окружающему, они до сих пор видели на переднем плане только машину, а сзади — костер и спящих. В какой-то момент один с удивленно-веселым возгласом пересчитал торчащие из-под одеяла головы…

Чего только не узнали мы о себе за время, что попутная компания располагалась на ночлег, бормоча в нашу сторону отдельные слова и чрезвычайно длинные предложения — почти весь перечень, что приходил мне в голову чуть раньше, но снабженный изысканными комментариями в жанре непереводимого (в том числе по цензурным соображениям) народного творчества.