Петр Ингвин - Ольф. Книга вторая

На меня глядели два столь же серьезных глаза.

— Ки сиа бэнэ нон си муова.*

*( От добра добра не ищут )

Поза девушки выглядела, будто она ждет приказа. Я бочком опустился на кресло пилота и свесил кисти между колен.

— Хочешь остаться так?

— Коза? Нон каписко.*

*( Что? Не понимаю )

Нет, господа, не видать вам Нобелевки, а мне — процентов. Не от количества одежды зависит понимание. И не от алкоголя — от него вообще ничего не зависит, это мы зависим от него, когда с ним связываемся. Главное — то, что в душах. А оно тоже от многого зависит.

Челеста смотрела на меня со вдумчивым удивлением, в жгучих глазах плескалось смущение, смешанное со странным сожалением, в котором в свою очередь проблескивало возбужденное напряжение. В общем, взгляд был неописуемым, его наполнение ежесекундно менялось.

— Токкарэ иль террено ке скотта…*

*( Затронут весьма щекотливый вопрос )

Океанская вода обсыхала, коже становилось неприятно — сухо и солено. Вот же временный выход!

— Ванну! — приказал я.

Челесту провалило в образовавшуюся выемку. Хлынувшая вода заглушила вопль, который быстро перешел в бульканье, через миг над бортиком появилась счастливая голова:

— Квэста э бэлла! Грациэ, Ольф.*

*( Вот это да! Здорово! Спасибо )

Перевода не требовалось.

Проблема временно решилась. Именно, что временно. Но как же не хотелось ее решать… В таком новом виде она мне проблемой не казалась.

Пока рядом бурлило и мурлыкало, я протиснул корабль к одному из неописуемых каури — дереву размером с одноподъездную двенадцатиэтажку. Сверху мешала раскидистая листва, и корабль просочился между соседних деревьев под крону. По форме каури напоминало иву: пышный зонтик сверху, а держится этот растрепанный кверху веник ветвей на голом стволе с наплывами.

— Челеста, глянь.

Над бортиком «ванны» появилась среагировавшая на голос голова. Сначала глаза испуганно уставились на меня, но вид за окном быстро перетянул внимание на себя.

— Э инкредибиле!*

*( Невероятно !)

Ее рот открылся вместе с душой. Вот это удивление. Вот это радость. Вот это…

Как же приятно приносить людям счастье. Особенно когда оно ничего не стоит. Впрочем… если ничего не стоит, то как бы и не ценится. Обеими сторонами. В моем случае все не так. Вру про бесплатность. То же время я мог потратить на себя — например, как это делал псевдобожок Альфалиэль. Или даже похлеще. Мало ли, куда фантазия с подспудными желаниями заведут, если вспомнить про всемогущество, помноженное на безнаказанность.

А я приносил пусть маленькую, но все же радость конкретному близкому человечку. «Возлюби ближнего своего». Вот, это оно самое. Причем вовсе не в новом гадском смысле, на который пошляки переведут даже самое святое.

Челеста так глядела на дерево, что не было сомнений — она до поросячьего визга мечтала туда залезть. Повисеть на ветке. Попрыгать. Дотянуться до невозможного.

Ну, девчонка, как есть девчонка.

Честно говоря, если бы здесь не было Челесты, то на этих ветвях сейчас с удовольствием прыгал бы я.

Мальчишество? Да. А почему нет? И если мое мальчишество имеет право на существование, то почему не потешить чужое девчачество (или как оно у них называется)? В конце концов, корпорация по сбыче мечт у меня или крен корабельный?

— Сможешь залезть? — Я изобразил что-то похожее на танец морячка с движениями, когда тот взбирается по канату.

Мокрый лобик Челесты сморщился, пока сознание улавливало связь между последовательным указанием на нее и на дерево. Слишком прямая связь, чтобы оказаться правдой. Я тоже обычно разделял желаемое и реально осуществимое, и всегда в пользу второго, чем закрывал первому саму возможность стать реальностью.

— Сальго су?*

*( Мне залезть туда наверх? )

Она повторила мое движение руками, завершив его нежным обручем обнимания — вроде того, как коалы сидят на своих эвкалиптах, только сейчас без эвкалипта.

— Давай! — Я отворил проем перед ближайшей ветвью.

— Ми баньо. — Челеста потерла ладонями высунутые из воды плечи, объясняя, что, дескать, занята.

*( Я принимаю ванну, купаюсь )

То ли стесняется вылезти, то ли домыться хочет. У девчонок всегда так — пока не превращусь, мол, в идеальную красавицу, на люди не покажусь. А ничего, что я перед ней в не менее неидеальном виде сижу, если не сказать больше?

— Потом еще раз помоешься, и торопить не буду. А на таком дереве больше никогда в жизни не побываешь. Давай!

Произнеся какой-то аналог нашего «была не была», девушка прямо из ванны сиганула на ветвь. Глаза вспучились, руки обвили «веточку» размером с хороший столб. Дерево не шелохнулось. Аккуратно карабкаясь, гладкокожая обезьянка полезла ввысь.

Обезьяна во мне принялась колотить кулаками в грудину, горло клокотало под едва удерживаемым зовом самца. Требовалось срочно что-то предпринять. В моих руках появилась камера, видоискатель поймал дерево, объектив сосредоточился на том, что двигалось по ветвям.

Ценность кадра — не в красоте, как думает большинство. К публикуемым мной статьям требовали выбирать иллюстрации, которые цепляли бы читателя — яркостью, узнаваемостью, интересным ракурсом или необычным оформлением, но главным оставалась привязка к описываемым месту и событиям. А по-моему, иллюстрация должна не показывать, а рассказывать, иметь подтекст, сообщать о предыстории или намекать на следствие. Самый шик — в ненавязчивости, когда зритель через пару логических ступенек сам доходит до нужной тебе мысли. Было обидно, когда долго подбираемый снимок или коллаж, над которым я корпел полночи, редактор забраковывал и заменял на свой — невзрачный и абсолютно пустой эмоционально. Изображение без внутреннего света — набор пикселей. Как человек без души. Говорю все это, чтобы показать — то, что запечатлевалось камерой сейчас, началось, чтоб занять руки, но выросло в нечто большее и поглотило целиком. Если вернуться к началу мысли, то ценность кадра — не в красоте, а в присутствующей в нем жизни. И в неповторимости. То, что показывал видоискатель, удовлетворяло душевный запрос на сто процентов. Челеста в ветвях каури была гармонична и пленительна, ярка и загадочна. Не вынужденный объект съемки, что необходим по сюжету, а Божья искра вне всех сюжетов. Волшебный ключик в мир грез. Она дышала каждой клеточкой, восхищала каждым движением, интриговала каждой остановкой перед новым движением. Она была одурманивающе божественна, а дразнящая фантастическая нагота лишь подчеркивала естественность красоты. Глаза, как известно, — зеркало души, но в отношении моей модели душа глядела на зрителя другими местами. Но ведь глядела, и еще как! Это было непостижимо. Какое счастье, что я вовремя схватился за камеру!..