Петр Ингвин - Ольф. Книга вторая

Оказавшись подвешенным над землей вместе с незнакомцем, он удивился несильно. Тусклый взгляд обвел мрачные снега внизу и не менее угнетающую тьму вокруг.

— Встань! — объявил мой торжественный голос.

Парень встал.

Я почувствовал себя Иисусом, воскресившим Лазаря. Спасибо, кораблик, я верил, что тебе это по силам.

Мы стояли рядом как на облаке, только без облака. Митя в белой хламиде-ночнушке, я в джинсах и рубашке — нормальный такой сюр для мозгов, выплывавших из бессознательного.

— Что это? — Голос парня был спокоен и отстранен. — Где я?

— В аду.

Интонацию я подобрал соответствующую. Постарался от души. Одновременно корабль получил приказ запустить внутрь мороз.

Тела словно окунулись в ледяную прорубь, стало ломить и выкручивать конечности, а уши будто кусачками прищемили. Потекли слезы, но они сразу примерзали к щекам и переносице, их вымораживало.

— Разве ад такой? — Митю происходящее не трогало, хотя он болезненно сжался. — Здесь хорошо, можно быстро замерзнуть и не мучиться.

— Откуда тебе знать, каков ад? Он у каждого свой. Но если нужны сера и огонь, нет проблем.

Я ликвидировал холод, и два висевших в воздухе человека бесшумно понеслись в ночь. У спутника ни волосок не дрогнул, хотя вокруг все летело до смазывания в не успевавших реагировать глазах. Митя совершенно не волновался. Кажется, он еще не решил, как относиться к происходящему.

Корабль остановился над камчатскими вулканами.

— Хочешь туда?

Внизу клубилось нечто страшное, огненно-вонючее, отвратное.

— Не хочу. Я сплю?

— Да. Но все, что ты видишь, реально. Если ты поранишься, рана возникнет на теле в кровати. Если замерзнешь, задохнешься или обгоришь насмерть — никогда не проснешься.

— Хороший вариант. После такого не захочу просыпаться.

Пришлось мысленно выругать себя, и дальше я подбирал слова осторожнее:

— Ты слишком много на себя брал, решая за силы, о которых не имеешь понятия.

— Плевать мне на эти силы. Что я такого натворил в детстве, чем заслужил жизнь бревна? Или расплачиваюсь за чужие грехи? За что меня приговорили к аду наяву?

Наболевшие вопросы сыпались один за другим, пришлось дать выговориться. И начать с согласия со сказанным.

— Да, твоя жизнь была адом, но ты ничего не понял. Испытания даются, чтоб научить на будущее, а не наказать. Как себя чувствуешь сейчас?

— Как обычно во сне. Все чудесно, ничего не болит, ноги ходят. Если во сне я догадываюсь, что сплю, то проверяю догадку. Я летаю. И это лучшие моменты жизни — до момента, когда реальность мстит за прорыв в невозможное и выдергивает обратно. — Его руки широко раскинулись, парень несколько мгновений прислушивался к внутренним ощущениям. — Нет, сейчас не так. Не взлетается. — Взгляд, впервые проявивший интерес, переместился на меня. — Кто ты?

— Твой ангел хранитель. Ты не очень хорошо обошелся со мной, когда решил самостоятельно вершить свою судьбу, а она в будущем могла принести людям немало хорошего. Вынужден поставить тебя перед выбором: делать окружающих счастливыми или думать только о себе.

— Я даже ходить не могу, как делать что-то для других?

— Просто. Начни с тех, кто тебя любит. Они могли бы стать счастливыми сами и осчастливить кого-то еще, а тратят жизнь на ухаживание за тобой.

Теперь мне требовалось солнце. Здесь темно, значит, светло, к примеру, в Америке — не стране, а в исконном смысле этого слова — в части света, то есть на обоих ее материках. Не вызывая глобуса, я отправил корабль в знакомое место, где были с Челестой. Следующая приказ потребовал сделать нас невидимыми снаружи, но внутри чтобы все осталось как есть — два человека, летящие сквозь пространство, при невидимой обстановке.

Корабль завис над пирамидой Солнца в Теотиуакане. Сзади подпирала гора, по бокам высились пирамида Луны и Цитадель.

— Это Дорога Мертвых. — Я указал вниз на окруженный пирамидками и храмами древний проспект, по которому сейчас топали сотни туристов. — Не смущает сочетание слов?

— Если живые иногда не могут ходить, почему у мертвых не может быть наоборот?

Я внутренне чертыхнулся. Сложно понять другого, в чьей шкуре никогда не был. А надо.

— Сейчас у тебя имеются ноги и выбор: дорога смерти или дорога жизни. Одно приведет в мороз или серу, другое через долгую жизнь к Солнцу. Понимаю, сейчас ты обижен на жизнь, но и она обижена на тебя за нытье и даже полное отрицание. Поэтому выбор сделаешь завтра, когда проснешься. А сейчас мы полетим к морю. Не за чем-то, а просто. Был когда-нибудь на море?

— В далеком детстве.

— Плавать умеешь?

— Не знаю. Раньше умел.

Корабль уже несся к ближайшим курортам Мексиканского побережья, и вскоре внизу появились отели и огромная лазурная лагуна. Невидимые окружающим, мы парили над их головами, выбирая место, где никто не помешает. Для Мити даже скромный пляжик оказался раем — после демонстрации ада, как я его хотел показать для устрашения, и ада его собственной жизни.

Мы приземлились у морской кромки, я махнул рукой на набегавшую пенившуюся массу — ее мощь и жуткая красота просто поражали.

— Иди. Рубаху сними, намочишь.

Парень послушался, горячий песок промялся под убыстрявшимися шагами, в воду с брызгами ухнуло бледное тонкое тело. Хорошо, что у него мысли далеко, а то спросил бы, почему во сне одежду мочить нежелательно.

Несколько минут Митя плескался в накатывавших волнах.

— Не верится, что это сон. — Он огляделся. — Так не бывает. Все слишком реально.

— Так в каждом сне, а утром, когда глаза откроются, все забывается. Если все реально, как объяснишь, что мы летали по воздуху? И то, что нас никто не видел?

— Никак. Но меня это удивляет, а во сне люди не умеют удивляться. Не стыкуется.

— Неважно, веришь ты или нет. Мое дело показать, что в жизни возможно все, а хозяин жизни — ты сам. И если ты сделаешь что-то для других, другим захочется больше делать для тебя.

Митя кивнул:

— «Поступай с другими так, как хотел бы, чтоб поступали с тобой» — так, словно сговорились, утверждают все святые книги и философы древности. Наверное, они правы.

— Без «наверное».

С непривычки он быстро устал и когда рухнул ничком на песок, я воткнул в забывшую солнце ягодицу шприц со снотворным. На меня вскинулось недовольное лицо:

— И во сне, что ли?!

— Сон часто пересекается с явью.

Я бы с удовольствием еще покатал Митю по миру, у меня было, что ему показать, чтобы пробрало до печенок. И в чем поучаствовать. Вот бы так всех больных и увечных — рррраз, и прощайте, горести! Если появилась невероятная возможность — почему нет? Я мог бы помочь сотням… тысячам! Мог бы…

Вопрос в другом. Ну, помогу. Никто не знает, что произойдет после. В глубине черепа, как червячок в райском яблочке, завелась гнусненькая мыслишка: как отреагирует поставивший на себе крест человек на вдруг свалившееся незаслуженное счастье? Как распорядится полученным здоровьем? Хочется верить, что, едва встанет, он возьмется за учебники, освоит какую-нибудь профессию или с головой погрузится в прежнее дело, если оно было, и поможет человечеству совершить рывок, который без его ума и умений никогда бы не произошел. В любом случае — потратит новую жизнь на благо людей, то есть на то, ради чего я должен ему помочь. Но где гарантии? Долго-долго лежал человек, проклинал судьбу, завидовал окружающим, и вдруг все двери открылись, делай, что хочешь. Почему бы такому не ринуться возмещать потерянное в плане денег и удовольствий? Не подайся сто лет назад некий австрийский художник в политику, мир только выиграл бы, и таких примеров масса. Не факт что озлобленный на судьбу субъект не станет изощренным грабителем или маньяком — времени на построение планов у него было много. И если у человека не получится жить лучше, чем другие, он может посвятить остаток дней «наведению справедливости», как ее понимает: делать так, чтобы другим теперь жилось хуже, чем многие годы ему.