Петр Ингвин - Ольф. Книга вторая

Вот такие мысли, за которые самому стыдно — ведь они оправдывают ничегонеделание. Душой я всеми конечностями за счастье для всех, а разум сопротивляется.

Похожая ситуация с бездомными собаками: кто их кормит, тот, не понимая своей жестокости, умножает количество бродячих собак. А возьмите их домой, там и кормите, и бездомных станет меньше. Слабо?

В общем, это спорный вопрос, насчет вылечивания всех. И все равно не получится главное в этом замысле, то есть «всех». Как определить, кому нужнее? Как кого-то не обидеть? И вдруг выбранный окажется очередным Шикльгрубером, а истинно достойные окажутся за бортом?

Нет ответа. И не надо. Мне бы с Митей разобраться.

Время играло против нас. Не представляю, как объяснять Свете, если она вернется раньше обещанного, отсутствие брата и его последующее возвращение через балкон в состоянии трупа. Я бы в похожем случае решил, что брата выкинули в окно, а теперь собираются положить на место, чтоб никто ничего не заметил.

— Не забудешь, где был, и о чем разговаривали?

Митя впервые улыбнулся:

— Такое забудешь.

— Тогда прощай. Я покидаю тебя, дальше строй свою жизнь сам. Если я еще явлюсь, то исключительно, чтобы утащить во тьму. Не доводи до этого, хорошо?

— Голова кружится. Что говоришь? Подожди, сейчас встану…

Встать не получилось. Сонный яд разлился по венам, и Митю выключило. Пришлось потрудиться, чтобы втащить его в корабль, отмыть от соли и песка и одеть. Вроде ничего не произошло, но он больше не казался невесомым.

Мы успели до возвращения Светы. Сонное тело, которому больше не понадобятся костыли, продолжило похрапывать в собственной постели, а я поднял корабль на крышу, где в рассветном зареве и сам вырубился от усталости. Здесь день начинался, а мой еще только заканчивался. Панорама заботливо затянулась внутренней тьмой, и до самого обеда я спал сном праведника. На душе пели райские птицы.

«Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.

Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон».

— Привет. Как дьела? Сколько врэма? Кагда вирношса?

— Чао, напарница. Какие еще слова выучила?

Челестиной улыбке не было предела.

— Хорошо?

— Хорошо!

Мы оба не сдержались, руки раскинулись, и тела радостно встретились. Губы, что сначала помчались навстречу, в последний момент разминулись, и мы прижались щеками. Нина умиленно покачала головой.

— Голубки. Может, сегодня здесь переночуете? Могу постелить себе на кухне.

— Спасибо, Нина, как-нибудь в другой раз. Нам пора. Челеста, одевайся, уходим.

Перевода не требовалось, все сказали глаза и жесты.

— Хорошо.

Кудрявая пуля умчалась собираться.

— А я очень много узнала об итальянской культуре изнутри, — сообщила Нина. Ее голос старался звенеть, как в былые времена, но грусть в глазах выдавала истинное настроение. — Ты знаешь, что утка-то, оказывается, говорит «ква-ква», а лягушка «кра-кра»? Челеста мне открыла глаза на многое, что прочно вошло в быт и в принципе не представлялось другим. Макароны, например, она считает первым блюдом. Воду для чая не кипятит, а подогревает в микроволновке. Без микроволновки она вообще жизни не представляет. Маниакально выключает свет по всей квартире. Салат ест после основного блюда. Пирожное чаем не запивает, принимает поочередно: съела — запила. В ванной ей очень не хватает окна. Разувается только когда скажут, а ей самой при входе в квартиру в голову не придет. При знакомстве бросается целоваться. Когда разговаривает — мощно размахивает руками, а уж когда нервничает — прощайте, люстры. Еще она не понимает, зачем на шинах многих машин рисуют яркие ряды точек. Я так и не смогла объяснить, что такое шипы, хотя очень старалась.

Когда обсуждаемая персона вышла полностью укомплектованной для дальних путешествий, и мы встали в дверях, плечи хозяйки опустились.

— Олег, — протянула она с внезапной хрипотцой. — Не забывай. Заходи.

— Не обещаю, — честно признался я. — Но не забуду — это точно.

Взятая под руку подружка сделала первый шаг к двери, тут Нина ударила себя по лбу и опять унеслась на кухню. Что-то зашуршало-загремело, и она вернулась с пакетом продуктов — разных фруктов, сгущенки…

— Возьмите. — Тяжелый сверток был насильно вручен в мои руки, возражения не принимались. — Девочке в подарок.

Мы отбыли.

— Челеста, — сказал я, когда оба сели на обычные места: капитан в капитанское кресло, а юнга на краешек кровати. Корабль взмывал ввысь. — Прости меня, дурака. Я долго тебя мучил. И сам мучился. Мне хорошо с тобой…

— Хорошо?

Меня пронзил жалобный взгляд. Понимающий ли? Вряд ли.

— Хорошо. А без тебя плохо. Я думаю о тебе. Я скучаю по тебе, когда тебя нет рядом. Как думаешь, что это значит?

Челеста очень старалась понять, просто до слез.

— Сэй буоно, Ольф. Пьено ди бонита. Ле буони ациони нон ванни май пердуто. Сперо ке нон иницио ди мандарми а каза?*

*( Ты очень хороший, Ольф. Полон доброты. Добрые дела никогда не пропадут. Надеюсь, ты не собираешься отослать меня домой? )

— Теперь все будет по-другому. Я хочу по-настоящему дарить радость, не кусочками, где шаг вперед и два назад. Я оставляю прошлое в прошлом.

— Перке сэй танто сэрио, ке сучессо?*

*( Почему ты такой серьезный, что случилось? )

— Больше никаких дел и опасных отлучек. Мир подарил мне золото, а я цепляюсь за медяк. Ну не придурок ли? Гори все синим пламенем. Отныне есть только мы и мир. Хорошо?

— Хорошо! Ке пеккато ке нон каписко ньентэ.*

*( Как жаль, что я ничего не понимаю )

Вот и поговорили.

— Гляди. Что-нибудь узнаешь? Для тебя это место должно быть символичным.

Внизу проявилась цель путешествия. С высоты она напоминала серого краба в желтых песках. Еще минута, и корабль поплыл над старой частью очень старого города. Пусть старого не в реальности, но в мифах. Каждый верит, во что хочет. У Челесты на груди крестик, она должна верить.

— Комэ си кьяма ла читта? Зэ нейм ту зе сити.*

*( Как называется этот город? Имя города )

— Мастер называл его Ершалаим. Город мира. Собственно слово Иерусалим так и переводится. На иврите — Йерушала. Он же Шалем, Иевус, Сион, Ир Давид, Элия Капиталина… А если брать чистые факты, то просто арабская деревенька Эль Кудс, где даже Наполеон в Египетском походе не разглядел былой мировой столицы. Такое решение приняли много позже по политическим соображениям, а городом мира до назначения на эту должность Эль Кудса являлся Константинополь, он же Стамбул, по-турецки — Истамбул. Кстати, название с турецкого не переводится, знакомый по турбизнесу турок рассказывал, что это старинное слово, а его значение утеряно. Ну, утеряно так утеряно, ничего не попишешь. Зато Истанполис легко переводится с греческого — просто Новгород. Запутанная история, не находишь?