Маргарита Малинина - Имитируя визг

— С кем? — взметнулись Лидины брови вверх.

— Ой, то есть с твоим мужем. Что-то я заговариваться стала… Ну так при чем здесь Катя?

— Твоя подруга… — произнесла она с остервенением и повторила: — Твоя подруга… Он совсем голову потерял.

— О чем ты?

— Ты видела, как он на нее смотрел? Она еще улыбается так… проникновенно. По дороге все меня расспрашивал, кто она да замужем ли. Такое унижение!

— У-у… Лид, это не он, это ты голову потеряла. Я не буду объяснить тебе про грехи, которые ты взяла на душу, это не мое дело, но, если уж говорить цинично, жила б ты себе припеваючи, устранивши двух соперниц. Зачем тебе понадобилось еще одно убийство? Что с тобой случилось?

Пронина, или Псих в маске номер два, сызнова опустила голову, а когда подняла — в ее глазах я прочла горечь поражения.

— Случилось что случилось, — тихо изрекла она, пожав плечами. — В любом случае, я проиграла. Семенов подал на развод в тот же час, когда узнал, что я задержана на месте происшествия. Эти смерти были бессмысленны. Все, за что я боролась… Все зря. — Из больших зеленых глазищ потекли две унылые слезинки, оставив тонкие темные дорожки — от туши. Она обхватила голову руками. — Боже мой, что я натворила…

Возвращаясь домой, я раздумывала над ее последними словами. Что имела в виду Лида, говоря: «Боже, что я натворила?» Убийства девушек, боль родственников от утраты, телесные повреждения других жертв (более всех под эту категорию подходят мои подруги Вика и Катя), животный испуг и дрожь в коленях тех, кто ее видел облаченной в костюм убийцы? Всех тех, кто, как и я, сидел и дрожал, опасаясь стать следующей жертвой? Если ей за это стыдно, то я могу ей простить многочисленные повреждения моего затылка, хотя падать на бетонный пол — это вам не с сачком за кузнечиками скакать. Но если же она имела в виду то, как глупо подставилась, выполняя последнюю миссию, тогда мне становится страшно, каких же людишек держит на себе земля. Будем верить, что она понесет заслуженное наказание.

— Мама, ты не знаешь, как добраться до улицы Победы? — проявила я любопытство, едва переступив порог квартиры.

— Знаю. На четырнадцатом маршруте, от нас — шесть остановок. А тебе зачем? — Родительница вышла в коридор, вытирая руки о фартук: она резала салат и жарила картошку на кухне.

— Так просто, — пожала я плечами, разуваясь. Вдруг в моей нездоровой башке что-то переклинило, и, не успев обуть тапочки, я снова потянулась к туфлям без каблука. — Мам, я пойду прогуляюсь. — И на глазах у изумленной матери развернулась и хлопнула дверью.

Номер дома четко запечатлелся у меня в памяти еще в тот день, как я изучала ксерокопию паспорта в кабинете Бориса, и я нашла его довольно быстро. Это была старенькая пятиэтажка. А номер квартиры вспоминать мне и не понадобилось: только я зашла в самый первый подъезд, как услышала сверху голоса. Я сразу же узнала его… Этот голос не спутаешь ни с чьим другим… Меня как током парализовало. Встала у окна между первым и вторым этажами и не могла пошевелиться, с ужасом вслушиваясь в приближающиеся голоса. Их было два, но, помимо мужского и женского, сверху доносилась какая-то беспорядочная возня. Понятно, это, скорее всего, сынишка.

Роман:

— Милая, я так рад, что вы вернулись из Египта! Я так скучал по тебе. Там жарко было?

Приятный женский голос:

— Не то слово! Очень жарко! Около сорока градусов! А ты уговаривал позже лететь. Летом там вообще помрешь. А сам как? Странное дело, дома чисто, будто ты и не жил здесь! Думала, баб водить будешь, — это было сказано с иронией. Женщина не верила в то, что ее горячо любимый муж может оказаться неверным. — В постельном белье — ни одного чужого волоска! Под подушкой — ни одной пары чужих трусиков! Удивительно! — Она хихикнула, оценив свой собственный юмор.

— Что ты, матрешка моя! Мне, кроме тебя, никто не нужен! И вообще я едва с голодухи не помер, к матери бегал пожрать.

Звуки становились все громче, а главные персонажи — все ближе.

— Выходит, ты не по мне скучал-то, а по моей стряпне! Шучу, шучу…

И вот они показались на лестнице. Обладательницей женского голоса оказалась девушка одного возраста с Романом, невысокая брюнетка с привлекательными формами, ну очень красивая. Мне разом вспомнилось кое-что. «Люблю светленьких», — сказал он мне доверительно возле кинотеатра. А у самого и жена брюнетка, и Звеньева была далеко не блондинкой. Боже, как понять мужчин? Зачем нужны любовницы, если у тебя жена — и красавица, и умница, и готовит хорошо, и в общении приятная? Зачем???

Ромка скользнул по мне взглядом, на секунду на его лице мелькнуло сильное удивление, но вот он уже, обнимая жену за талию, проходит мимо. Свою жену. Свою матрешку, с которой он разводится и потому живет отдельно, ха-ха. Но пройти? Просто так пройти?

Мальчик лет трех, которого Жигунов, ведя за собой, держал левой рукой за ладонь (правой он ведь обнимал ту самую, с которой разводится) задержал на мне вдумчивый взор (надо же так, у него точно такие же пронзительно-синие глаза, как и у папы; у того папы, что со своей матрешкой разводится и живет отдельно) и спросил:

— Па, а пафему тетя пласет?

Кто это плачет?! Я плачу??!

Ромка обернулся на меня и слегка покраснел. Что ж, я благодарна ему и за это. Затем, поспешно отвернувшись, со смущением, переросшим в конце фразы в раздражение, попытался разъяснить сыну:

— Ну, у тети, наверно, какое-то горе. Не приставай к незнакомцам!

Состояние паралича меня отпустило, лишь когда громко хлопнула подъездная дверь.

Ничего себе «наверно». Ничего себе «незнакомка»!

Я всецело погрузилась в философские рассуждения. Какие же бабы дуры! Даже не знаю, кто большая дура — я или его женушка. Это надо так упорно не замечать того, что вторая и не лучшая половина гуляет не то что направо и налево, но и вдоль и поперек! А я? Тоже хороша. Вспомнить стыдно, как тогда, на ярмарке, я всерьез опасалась, как бы он не сиганул из-за меня с крыши. Стыдно, как уверена была, что он меня любит; как думала, что стану мачехой для его сына.

А он? Он, вообще, не хорош, а замечателен! «Я буду ждать тебя всегда, только не бросай меня!» Да какая ему разница? Брошу я — найдется другая. А нет, так и жены пока хватит, до ее нового отпуска. «Молодчина, беру тебя в жены!» Кошмар, а если бы я съела все-таки эти поганые щи, а? За что бы страдала, спрашивается? Многоженство в нашей стране запрещено, так что обещание свое он ну никак бы не сумел сдержать. «Я никогда бы не сделал тебе больно». А сейчас ты что сделал, а? «Два несчастных месяца — и я свободен. Представляешь, как мы заживем!» О, да! Вчетвером-то с твоей женой и сыном очень даже весело заживем, без сомнений! А как вам нравится строка из открытки, ну, та самая бурда насчет того, чтобы любящие сердца наконец соединились навечно? И как, скажите мне, он планировал со мной соединяться? Раз в неделю на чердаке какого-нибудь подъезда в спешке и в течение двух-трех месяцев, пока не надоест?