Алексей Котов - Теплыми руками

— Вы мне надоели, — твердо сказал я. — Вы мне надоели так сильно, что если бы я был вашим мужем, я бы попросту ушел к другой женщине.

Красивое и веселое лицо следователя дрогнуло. Мой удар попал точно в цель. Да, его было трудно отнести к тем приемам, с помощью которых джентльмены выясняют отношения с зарвавшимися леди, но, в конце концов, я просто не мог простить следователю вчерашний допрос. Это было бы выше моих сил.

Светлана попыталась возобновить прежний игривый тон разговора, но я еще раз повторил свою предыдущую фразу. Наш дальнейший диалог со Светланой Шарковской быстро превратился в критику личных недостатков друг друга, при чем довольно уничижительную. Но если я веселел с каждой минутой, то лицо следователя, к концу нашей перепалки, приобрело нездоровый, красноватый оттенок. Она даже швырнула в меня пепельницей, но промахнулась и, сунувшаяся было в кабинет чья-то голова с вопросом: «Извините, спросить можно?», исчезла вместе со звоном разбившейся о дверь пепельницы, не задавая дальнейших вопросов.

Я торжествовал. Когда меня под руки выволакивали из кабинета под нервные выкрики следователя: «Я еще завтра поговорю с тобой, подлец!», я уже настолько прекрасно себя чувствовал, что пожелал ей застрелиться уже сегодня.

В мою одиночную камеру меня проводил милиционер самого добродушного вида. Перед тем, как закрыть дверь, он пожелал мне спокойной ночи.

в которой рассказывается о торжестве победителя и о том, что когда государство опускает руки, настоящая женщина продолжает сражаться с фанатизмом камикадзе.

Утром я проснулся почти счастливым. А если бы толстый, солнечный луч, косо падающий на стену, не был поделен на порционные куски тюремной решеткой, как знать, может быть, я был бы счастлив вполне. Мое внимание привлек запах торта. Я подошел к столу и осмотрел его остатки.

Почему-то во всех старых любовных романах, так или иначе касающихся тюремной тематики, заключенные очень любят кормить пернатых. Например, голубей обитающих, по уверениям авторов этих романов, в казенных юдолях печали в достаточных количествах. Представьте себе на минутку следующую картину: бледное существо в полосатой робе со слезами на глазах ласкает вольного голубка, кормит его крошками скудного пайка и после кроткого поцелуя отпускает его на волю. Говорят, после прочтения подобных сцен нервные дамы бальзаковского возраста падают на диван и содрогаются от рыданий. «Ах, голубок!.. Ах, невинно осужденный!» Но мне, по совести говоря, не понятно одно, почему эти вольнолюбивые птички так любили тюрьму? Это была их общественная столовая или, воздухом свободы играл с птичками слишком злую шутку? Впрочем, время меняет не только и птиц, и общественные формации государства. Допустим, если сегодня в обычную квартиру залетит голубь, я не сомневаюсь, что это вызовет у коренных ее обитателей или шок, или большие сомнения в психическом здоровье птички. Ведь свобода, как и несвобода, — хотя и довольно сложные понятия, но всем пора бы знать, что они зависят только от человека, а не от стен, решеток и прочего театрально-литературного антуража. Уж слишком просто объявить дефицит первого и переизбыток второго, а значит откуда знать вдруг впорхнувшей в человеческое жилье птичке, кто перед ней: злодей или гений, просто добрый человек или любитель-сыроед?..

Я еще раз осмотрел торт. С ним определенно нужно было что-то делать: или съесть самому или скормить тому «голубю», который погромыхивая гулливерской связкой ключей, прохаживался в коридоре. В конце концов, скорее всего от скуки, я склонился в сторону рыночных отношений. После недолгих переговоров через дверную кормушку времен Лаврентия Берия, мне удалось обменять остатки кондитерского изделия на пару сигарет. Сделка прошла успешно. Но уже через час в конце коридора шумно и энергично заработал сливной бачок. Когда это перестало меня веселить, я подошел к окну и задумался о своем теперешнем положении.

В игре следователя что-то явно не ладилось. Об этом мне поведала истерика, на которую мне довольно легко удалось спровоцировать Светлану Шарковскую. Как известно, женский крик — всегда признак слабости. Но для дальнейших рассуждений мне не хватало фактов и знания событий.

Ближе к вечеру ко мне в камеру пришел вчерашний вежливый милиционер. Он попросил меня собрать свои вещи, проводил к выходу и на прощание пожелал всего доброго.

Едва переступив порог КПЗ, я едва не был растерзан толпой восторженных людей. Первой женщиной повисшей у меня на шее была адвокат Надежда Шарковская. Моя жена Раечка, веселая и счастливая, на радостях согласилась потерпеть эту сцену целых пять секунд, а потом ревниво оттерла адвоката в сторону.

Окинув взглядом собравшуюся толпу, я с удивлением подумал о том, как много у меня прекрасных друзей. Пришел даже «кадровик», женолюб и закоренелый бюрократ Гриша. Он мял в руках кепку и затравленно посматривал на Надежду Шарковскую. Здесь же был главный редактор Федор Иванович. Он размахивал свежим номером своей газеты, проповедуя толпе свободу слова. Коля стоял в стороне и, потупившись, рассматривал свои ботинки. Когда я поздоровался с ним, он радостно улыбнулся и в его больших, грустных глазах появились слезы. Что же касается остальных собравшихся, то подавляющее их большинство составили многочисленные Раины родственники. Моя молодая жена подняла на ноги всех, кого только смогла. Уверен, что ее объяснение произошедшего со мной было, мягко говоря, не объективным. Этот вывод я сделал после того, как заметил, что кое-кто из родственников, включая женщин, пришли к воротам КПЗ, бережно прижимая к груди революционные булыжники.

Ближе к вечеру торжество по случаю освобождения невинно осужденного (точнее, не совсем гуманно допрашиваемого подследственного) незаметно переросло в дружескую попойку. Я узнал много нового и интересного. Оказывается, после визита ко мне адвокат Надежда Шарковская развила самую бурную деятельность. Первое, что удалось сделать темпераментному адвокату, — вытащить на свободу Колю. Под ее чутким руководством там же, в камере, мой друг симулировал сердечный припадок. Несколько опоздавший к началу представления врач «скорой» был вынужден забрать Колю в реанимацию. Как я полагаю, дело опять не обошлось без спекулятивного обвинения в попытке изнасилования должностного лица находящегося при выполнении своих адвокатских обязанностей другим должностным лицом, находящимся при выполнении черт знает чего.

Затем Надежда Шарковская посетила редакцию. Результатом визита стала статья, написанная Федором Ивановичем и появившаяся в газете (на первой полосе!) на следующий день. Я не берусь с точностью пересказывать ее содержание, но вкратце суть статьи сводилась к следующему: выдающийся писатель-диссидент (он же философ-моралист и правозащитник) брошен в подвалы местного милицейского гестапо и подвергается там нечеловеческим пыткам. Что ж, с этим было трудно не согласиться… Но вот дальше в статье приводились факты, мягко говоря, взятые с потолка. Не сомневаюсь, что вторую часть статьи сочинила сама Надежда — так излагать мою биографию мог только человек знающий меня исключительно понаслышке и думающий во время ее написания о чем угодно, только не об умственных способностях своего героя. Изображенный в статье весьма активный идиот не защищал разве что пингвинов от мороза в Антарктиде. Лично мне это очень не понравилось. Но что касается родственников Раи, то с тех самых пор они испытывают передо мной чувство едва ли не полубожественного благоговения.