Фредерик Дар - Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Помещение состоит из двух комнат, одна из которых представляет собой салон.

В первой из них лежит толстое тело господина А. Б. И. У. Д. Ma [52] Не желая все же злоупотреблять, я назову его инициалами с тем, чтобы провозгласить эру воздержания, которая, надеюсь, придётся по душе моему издателю, и он сможет пережить ущерб от нового НДС. .

В отличие от его спутницы, он полностью одет. Он лежит поперёк канапе, скрестив руки. Его также опломбировали двумя пулями в грудь. У убийцы, наверное, был тик!

Быстрый осмотр места происшествия ничего не дал, зато на столе я нашёл почтовую бумагу с гербом «Паксиф», которая имеется в распоряжении пассажиров во всех каютах.

На этой бумаге был составлен акт продажи «Мердалора» на франко-испанско-тарабарском, и почерком, обезображенным алкоголем. На нём стоят подписи двух сторон. Я быстро сую его в карман. Затем хватаю чековую книжку, которая лежала рядом с документом, и отрываю корешок от чека, подписанного на имя Берюрье. Проделав эту небольшую работу, я покидаю помещение тяжёлой походкой человека, согнувшегося от превратностей судьбы.

Беда — она как полицейский-велосипедист: никогда не приходит одна.

Как только я появляюсь в нашем ночном убежище, то нахожу там Оскара Абея, который жестикулирует что есть мочи.

— Что? Перекусить? А ещё чего? Брекфаст? Размечтались! Взбитую яичницу, как сказал ваш английский холуй, мармелад, оф корс, чай, овсянку, тосты для всех? Это что, провокация? В вашем положении, и вы ещё заикнулись насчёт бекона? Проголодались? Вспомнили про еду, в то время как мы с головой в дерьме! Двигать челюстями, когда две важные персоны только что исчезли перед нашими идиотскими носами и на наших дурацких глазах?

— Сказать вам, что я думаю насчёт еды, мои дорогие? — наезжает судовладелец. — Хрен вам! Поняли? Хрен вам! В десять часов мы будем в Малаге, вы сойдёте на берег вместе со своим оружием (никчемным) и своим багажом (излишним), и чтобы я больше никогда о вас не слышал! Никогда! Поскольку время лечит, с возрастом я, может быть, забуду о вашем дурацком существовании! От вас не больше пользы, чем от пластыря на деревянной ноге [53] Судовладелец не обязан блистать оригинальностью своих метафор, о чём гласит морской кодекс. — Сан-А . , и вы ещё устраиваете скандалы на борту!

Он клеймит перстом Берту.

— Эта гурия испортила весь наш вчерашний вечер! Медпункт забит пострадавшими. Врач уже не знает, где брать бинты! Аптеку разнесли.

Своим неумолимым пальцем он предъявляет обвинение Феликсу.

— Этот сумасброд фланировал по коридору без штанов и показывал свой фальшивый отросток, который вызвал брожение среди пассажирок.

— Как это «фальшивый»? — возмущается препод.

— Молчать!

— А этот смердящий вол, — продолжает ужасный Абей, — бродил по всем палубам и горланил свои пьяные песни, и вы ещё хотите, чтобы вам давали еды?

— Дали! — поправляет месье Феликс. — Чтобы вам дали!

Абей брызжет своими буржуазными микробами ему прямо в рожу.

— А не желаете ли вы, чтобы вам дали под зад, старый болван, гидросексуал, совратитель, член-с-ногами? Пост для всех! Только малышка получит тартинку с конфитюром, и на этом всё! К тому же простого яблочного желе! Который дают обслуживающему персоналу, даже нет: чернокожим посудомойщикам! В Малаге я сам прослежу за вашей высадкой, банда прихлебателей! Вы сами будете тащить своё барахло! По цепочке, как каторжники!

Берюрье, мучимый угрызениями совести, поднимает голову, отягощённую недавним возлиянием.

— Послушай, горлопан, — шепчет он. — Французские полицейские… — Он поворачивается к Старику. — …даже «бывшие», — добавляет он, — не привыкли, чтобы их называли каторжниками. И чтобы вы это запомнили, позвольте мне вам завязать маленький узелок на память!

Добавив к словам крюк справа, он отвешивает такую блямбу в подбородок Абея, что последний делает тройной пируэт, прежде чем вмазаться в переборку. Он выплёвывает три зуба и оседает как подрубленный.

Толстяк подбирает три выбитых зуба, которые состоят из двух резцов и одного коренного с коронкой, и кладёт их в руку судовладельца.

— Слышь, мальчик, — говорит он ему, — подвесишь их на брелок!

Старик делает глубокий вздох.

— Берюрье, — говорит он, — я так думаю, что вы восстановлены в полиции.

Мы хлопочем вокруг Оскара Абея. Хоть он и третирует нас как банановые шкурки, как старые клизмы, как сортирную бумагу, он всё же наш хозяин. Поэтому, чтобы поправить здоровье горлодёру, тирану, каждый применяет терапию, кто во что горазд. Пино выливает ему на портрет таз воды, Берта даёт пощёчину, Мари-Мари показывает ему язык, Гектор нашёптывает ободряющие слова, месье Феликс объясняет принцип нокаута, а Старик предлагает Россу дать ему ногой под рёбра.

Как и все сангвиники, Абей приходит в себя быстро. Выйдя из тумана, он рассматривает три зуба на своей ладони, вытирает изнанкой рукава пенистую и кровавую слюну, которая выступает из бреши, и вопит в сторону Берюрье:

— Убийфа! Убийфа! Я буду вваловаться! Полиффыя! На помоффь!

Он играет перед нами великую сцену беззубого. Вспоминает свою карьеру, свою жену, своего сына политехника. До сегодняшнего фатального утра у него были все зубы. Все клыки в полном наборе, безукоризненные, ровные, ухоженные лучше, чем кокотки прошлого века. Его радость, его слава, его гордость! Он мог смеяться для рекламы «Колгейт». Зевать, не прикрывая рот рукой! Произносить «А-а-а-а-а» с высоко поднятой головой! Его супруга только и говорила о его исключительной челюсти. Его взрослый мальчик пользовался авторитетом среди своих однокашников благодаря сказочным зубам его папы. В компании его злейшие враги, все со вставными челюстями, замолкали, когда он давал пороху. Ты вправе говорить громко, если у тебя полный рот собственных домино. Они внушают уважение! Короче, ты можешь себе позволить показать зубы. При мысли об утрате своих трёх табуреток, он не может сдержать рыдания. Он влип определённо. В его жизни наступил дерьмовый период. Он собирался уйти в отставку в начале года, заняться чем-то другим, без разницы: писать мемуары с литературной доработкой на предмет сорвать Большую Премию Академии Дюке-Дюкон. Или уйти в политику. Как раз Ю. Н. Р. зовёт добровольцев в депутаты с голосами (избирателей) и возгласами (народа). Они не могут набрать их достаточно. Устраивают облавы, чтобы откопать (если так можно выразиться) кандидатов. Если у чувака что-то не в ладах с законом, бац — у него уже в руке соглашение: «Или ты депутат в Ньерах и Вилене, или казённый дом!» В общем, представляете: Абей, со своими званиями, своим прошлым, своей квартирой на проспекте Фош, своей любовницей из «Комеди Франсез» (как аристократы до войны четырнадцатого года), всё было как по маслу, мечта, золото в слитках, или же он мог стать пайщиком театрального товарищества, ибо у него полно друзей-финансистов. Он возобновил бы пьесу «Антиголль» Ануя с Жаком Сустелем в главной роли!