Андрей Дрожжин - Одураченный случайностями (Борщ)

– Да я все понял… – ответил я. На языке вертелись слова: «но ничего нового сообщить не смогу ни завтра, ни через неделю, ни через год», но сказать их, значило бы еще сильнее разозлить полковника и в следствие этого задержаться тут, а мне уже хотелось не просто уйти, а убежать.

– Тем не менее повторим, – пристально глядя на меня, но вполне спокойно, сказал Колмыков. – Итак. Про Игорька расскажите в самую последнюю очередь и то если захотите. Просто посмеемся вместе. Забавный он! Дрынов – это раз. Все события из «Трубы» – это два. Главный источник нашей тревоги, Синькин, давайте его пока так будем называть, – это три. Теперь… Пока вы не дописали, а я вам очень советую, бросить писать о самолете и гастролирующих убийцах-усыпителях, а вместо этого, просто рассказать нам о ваших источниках информации о них. На Золушке даже не останавливаемся, – писать про нее вы не начинали и не надо. Вот так. Все понятно?

– Да, все понятно, – решил больше ничего не уточнять я.

– Тогда мы вас больше не задерживаем. Выход вы, наверное, быстро и с удовольствием найдете сами, на охране предъявлять ничего не надо. Я сейчас позвоню и вас выпустят.

– Хорошо, – ответил я.

Говорить им «спасибо» было не за что, а «до свидания» – как-то, пусть это и невежливо, не хотелось. Я встал и не задвинув под стол стул, тем нарушив стройность всего длинного ряда стульев, пошел к двери. Колмыков и Борщ молча снизу-вверх внимательно наблюдали за мной. Когда я открыл дверь и уже шагнул за порог, полковник окликнул меня.

– Андрей, а вы про ракету пока мы беседовали ничего не вспомнили вдруг?

– Ракету? – в растерянности оглянулся я. – Какую ракету?

– Ракету, ракету. ОБ-2. Ракета такая. Про которую вам Синькин рассказал.

– Нет.

– Надо вспомнить! Это важно. Вспомнить и подробно рассказать.

– Может лучше написать? – с остроумничал я.

– Ну что ж… Про все остальное уже написано… почему бы и об этом не написать?

Не стоит говорить насколько быстро я нашел выход из здания. Пронесшись экспрессом мимо отделов с нумерацией в обратной последовательности, мимо загадочной «Канцелярии 7В-20» и чего-то «Общего» я был остановлен служителем проходной. Сердце мое сжалось: «неужели сейчас попросят вернуться – это тоже такой психологический прием?!» Но оказалось дело состояло только в моей прыти, о которой Колмыков даже предположить не мог, а Борщ, наверное, позавидовал бы. Оказалось, полковник просто не успел позвонить. К счастью, звонок не заставил себя долго ждать. Я благополучно вышел из здания и от страха быть снова кем-нибудь остановленным или увидеть знакомые, доброжелательные лица «машинистов» у стоящего неподалеку восемьсот третьего «Гелика», даже не обернулся на фасад дабы прочитать название, а побежал под проливным дождем в неизвестном мне направлении.

– Что думаешь, Захар? – спросил полковник, когда я ушел.

– Вы ему верите, Александр Анатольевич?

– Сахаров, тебе старший по званию вопрос задает!

– Так точно! Товарищ полковник, врет он! Давайте я его в ресторане «расколю»?

– Как его после твоего кафе и этой встречи в ресторан затащить?

– Надо подумать… – подумав, ответил Борщ.

– Тебе бы только в ресторан сходить! Ты кроме точек общепита можешь где-нибудь с клиентом работать?! – сверкнули две молнии. Одна на улице, другая в глазах Колмыкова.

– Александр Анатольевич, я наверстаю, я же говорил… – обиделся Борщ.

– Ах, как же нам не хватает у него женских персонажей! Ни женских нет, ни детей…

– А дети-то нам зачем?

– Сам не понимаешь, что ли?

– Точно, Александр Анатольевич! Женщины – это слабое звено. Вы поэтому его про них раскручивали?

– Поэтому, поэтому… только на счет «слабого», тут вопрос спорный. Есть, конечно, рохли всякие, которые нюни развесят, да так мокро становится, что работать противно. Начинается эта история бабская, сопливая, где эмоций больше, чем реальных фактов. Но чаще бывает наоборот, – как скала стоят. А вот мужики, зная, что их бабы, а еще лучше дети, в переплет попали, действительно раскисают и быстрее сговорчивыми становятся. Что тоже, кстати, противно…

– Да-а-а… – произнес Захар и заулыбался, предвкушая для себя какую-то выгоду от подсказанного полковником столь интересного способа манипуляции.

– Кажется мне, что не наш это клиент, – цыкнул языком после некоторой паузы тот, провоцируя довольного старлея, – и надо его медикам передавать.

– Да псих он, точно! Ну вы сами, Александр Анатольевич, подумайте: если у человека светофор путешествует, кто он? Я просто не хотел вам сразу говорить, а понял про него все сразу еще во время первой встречи!

– А я тебе тоже уже говорил: они все хоть немного ненормальные. Но не такие, ужаленные, какими ты их хочешь видеть. Поэтому и сочиняют, поэтому и читать интересно. И если ты всегда будешь держать это в голове, то ей, голове твоей, даже на пользу пойдет, а то она у тебя думает только «как бы чего съедобного в себя положить?» А еще как бы клиента в психи записать побыстрее, да медикам сбагрить. Но не забывай: Кононенко грамотный мужик и выводы делает не только о твоем клиенте, но и о нас с тобой. Так что, подгоняя ему всякое фуфло, ты не мой, мне уже генералом не стать, да и с Алексеем Никитичем не первый день знакомы, – договоримся как-нибудь, а свой рейтинг очень сильно понижаешь. И продвижение свое, – ты же думаешь о карьере? – здорово тормозишь. Понял?

– Так точно… – обиженно произнес Захар.

– Напрасно обижаешься. Прислушайся к совету, – тебе жить. Или на пенсию капитаном пойдешь?

– Нет… – проскрежетал Борщ, но воодушевившись продолжил. – Ну а совпадения как же, Александр Анатольевич? А этот, полуобморочный… Игорёк? А Антон?

– Как же ты убеждения-то свои меняешь быстро?! – раздосадовано сказал Колмыков, вспоминая разговор с Ершовым о Сахарке и прослеживая династические черты в его отпрыске. – Так наш или не наш?

– Александр Анатольевич, я ж тоже сомневаюсь… Теперь мне тоже кажется, что наш… – неуверенно ответил Борщ.

– С Антоном «не проканало», – не слушая его продолжил полковник, – и я еще тогда тебе сказал, что это не вариант, но пошел у тебя на поводу. В результате только время зря потратили. Тронутый на «о́чке», если бы до нее дело дошло, поэта даже не признает, а тот, конечно, скажет, что впервые ушибленного видит. Да и на хрен они теперь не сдались все эти Игорьки, Антоны, Романы! У нас его «Труба» головняк. Вот там, да-а-а. И даже не сама повесть, а Синькин. Это он ему все истории наболтал, – я не сомневаюсь. Его одного взять и все пойдет по цепочке. С остальным, готов поверить в совпадения.

– Да вы что? Правда?

– Правда.

– Так что же делать? Значит нельзя его передавать… точно…