Андрей Дрожжин - Одураченный случайностями (Борщ)

– Что делать – это ты мне скажи! Он твой клиент. Какие мысли?

– Александр Анатольевич, вы меня извините, но ума не приложу! Может издателя прессонуть?

– Ни в коем случае! «Откинет копыта» старый, грех на нас повесят. А нам прокалываться больше нельзя. Нам теперь только на результат нужно работать. Яшина от нас Панкратов забирает, – генерал объявил. Работать некому. Его дела буду по отделу раскидывать. Тебе большая часть перепадет, – у тебя загрузка маленькая. Так что тут не наверстывать надо, а давать «на гора», лучше на две. Понял?

– Так точно!

– Значит вот что. Пускай поэт думает день, а завтра скажешь ему, что все эпизоды прощаем, но за это очень просим помочь следствию в поимке Олега Попова.

– Клюнет?

– Должен. Иначе будем по-другому разговаривать. Только не пугай больше, он итак забздел. Скажешь: «полковник лично просит помочь». С акцентом, что именно просит, мягко, по-человечески, не заставляет. А то видишь: доставили его сюда «насильно»… уже нытье началось. Опасная тенденция. Их сообщество писак, запомни на будущее, очень дружное. Это не те горлопаны на улице, которые помитинговали, наорались и по норам расползлись. Эти и до газетчиков могут дойти, и еще дальше. А там и выше. Так что с издателя слезай, не дергай его больше.

Замолчали. Захару сказать было особенно нечего, он смотрел на фотографию деда Антона и очень хотел есть. Чувство голода боролось в нем с желанием уговорить полковника продолжать трясти старика. Он чувствовал, что тот не выдержит давления и что-нибудь расскажет. Но рассудил, что сейчас не время говорить о нем и бесить Колмыкова своим упрямством, раз уж он сказал свое «нет».

А сам Колмыков почему-то вспомнил про завал в делах, про плохую успеваемость отдела, про то, что хотел разгрузить Алешина, а с переходом Яшина придется его, как самого способного, даже нагрузить. «Сам напридумывал себе работы и теперь от нее не открутиться, – печалился он. – Зачем нужно было тратить время на поиски бесполезного для дела Антона? Поэта не испугали, а только насмешили. Пошел на поводу, сам дурак! Ершов прав: не надо усложнять и лезть в дебри, а нужно отмести излишнюю подозрительность и не создавать без вины виноватых».

– Что еще я просил помнишь?

– Так точно! – вздрогнув от неожиданности, очнулся Борщ. – Узнать про самолет.

– Ладно. Все, свободен. Отчет о встрече напиши.

Приехав домой, я сразу понял, что у меня побывали гости, которых отсутствие в квартире хозяина, никак не смутило. Ошибиться я категорически не мог. Просто если я закрою нижний замок входной двери на четыре оборота, то рискую надолго застрять в подъезде, – в замке что-то сломалось и три оборота его безопасный максимум. С верхним тоже не все благополучно. Не закроешь до упора, – через 2-3 часа от сквозняка, который создают соседские дети, постоянно бегающие из квартиры на улицу и обратно, вывалится дверная ручка. В ней какая-то проблема с пружиной. Алгоритм открывания-закрывания я помню, как «Отче наш», поэтому манипуляции с дверью в любой ситуации и состоянии провожу «на автопилоте». Мои непрошенные гости таких тонкостей не знали и все перепутали. Ручка в результате валялась на коврике, а с открыванием нижнего замка пришлось повозиться. Благо его не заклинило.

В квартире все оказалось на своих местах, никакого погрома и беспорядка, кроме собственноручно созданного, не обнаружилось. Но внутри все-таки кто-то побывал. О визитерах сообщила, лежащая не на своем месте, моя большая телефонная книжка. По старой доброй привычке все новые контакты я из мобильника дублирую в нее, но делаю это нечасто по причине редко появляющихся достойных этой книги персонажей. Поэтому и храню свою телефонную книгу в самом неудобном нижнем ящике письменного стола. Теперь же, когда наступила пора записать в нее номер Борща, она оказалась во втором ящике сверху, а несколько записок из нее остались в нижнем. Пара или тройка исписанных листочков валялась под столом. Незваные гости явно пытались найти контакты неизвестных мне, но активно навязываемых Борщом и Колмыковым, новых друзей: Игоря, Юрия, Константина и Олега Попова. Поворошили прихожане немного и стопку лежащих на столе разных черновиков и рукописей, но, чтобы разобраться в написанном, необходимо было прочитать в короткий срок много букв. Вероятно, даже слишком много.

Я тут же позвонил Санычу и рассказал о происшествиях последнего дня.

– Поехали со мной. Послезавтра утренним рейсом улетим, – сказал он.

– Ну, улетим на две недели… Ну на три, на месяц. Все равно же возвращаться придется.

– Зачем? Я тебе как раз и говорю, что возвращаться не надо. Это единственное место на планете откуда можно не возвращаться и ничего тебе за это не будет.

– Как?

– Очень просто. Там живут сотни людей отовсюду, которые и не думают о возвращении. Это теперь их дом, их родина и никуда они оттуда не уедут.

– Как то есть? Депортируют их и все. И еще въезд в страну закроют.

– Ты с луны что ли свалился? Куда их вышлют? У них и паспортов-то нет. Они приехали туда жить и никогда не скажут представителям власти откуда прибыли. Да и не нужны они никому. Индийцы ими не занимаются. Мирные люди, живут себе и живут.

– А паспорта их где?

– В океане. Приезжают, встают вечером в океан по колено на закате и под барабаны рвут паспорта и выбрасывают в воду. Как ритуал. А потом все обнимаются, целуются. Вот и все, – так и становятся братьями навек. Свобода, равенство, братство!

– Это я сегодня уже слышал…

– Чего? Поехали, увидишь!

– А сам останешься?

– Не сейчас, я ж тебе два дня назад говорил. Но потом, обязательно.

Всю ночь мне не давал спать бой барабанов в моей голове. Вместе с ним пение, смех, лай, разговоры. Виделись картины стоящих в свете лунной дорожки людей, подбрасывающих вверх клочки своих порванных паспортов. Как разноцветные блестящие конфетти в свете циркового прожектора они недолго играли разными цветами и падали на гладкую поверхность ночного океана. На берегу вокруг костра сидят человек тридцать, несколько человек стоят. Разговаривают на разных языках, смеются, что-то пьют, что-то курят. Не смолкают барабаны, кто-то поет, носится и радостно лает, перепутавшая время суток рыжая индийская собака. А я никак не могу понять: надо ли мне все это? Смогу ли я так? И так ли все наяву?

Снова вспоминаю разговор с Санычем.

– А чего я там буду делать? – спрашиваю я.

– Все и ничего. Также, как и все остальные. Все – это все, что сможешь, ничего – все, что не захочешь.

– Но что-то же там надо делать?

– Кто тебе не дает там писать?..

Потом опять барабаны, собака, поцелуи, ром, песни, люди, какой-то старый гуру со своей молодой, едва одетой скво и так по кругу.