Екатерина Бердичева - Мой красный дневник

– Я понял. – Усмехнулся Борис и предложил: – Может, еще по одной? Пока одна из женщин на кухне, а вторая спит?

– Точно, спит? – Отец не переносил моих укоризненных взглядов.

– Точнее не бывает.

Я не стала их разочаровывать, поскольку никак не могла открыть глаза, постепенно проваливаясь в сон все глубже. Но тут в избу ворвался мой сын и с разбегу обнял меня за шею. Сон слетел, словно его и не бывало.

– Ма-ам! Ну ты скоро?

Похлопав глазами, я улыбнулась ему и потянулась.

– Да хоть сейчас. Скажи бабушке, что чай мы будем пить позже.

– Мама устала… – Начал было дед…

Но резвый внук уже объяснял бабушке, что наступило самое время для ночных покатушек.

– Михаил Викторович, а валенки сорок четвертого размера у Вас не найдутся? – Поинтересовался Борис. – Хочу проконтролировать процесс. Не дай Бог, Ваша дочь заснет где-нибудь в сугробе, а невнимательная молодежь забудет откопать?

Борю тут же упаковали в высокие валенки, дедову телогрейку и вязаную шапку с миленькими рыженькими ушками. Вероничка хихикнула: красавец-мужчина превратился в деревенского ваньку. Но военную выправку не спрячешь даже за мешковатой одеждой… Я надела старый лыжный комбинезон и легкие сапоги-дутики. И тепло, и идти через сугробы не тяжело.

Сережка, умчавшийся на улицу, уже достал из сарая большие сани и маленькие, легкие, сделанные из детских лыж. Их сваял мой отец, прикрутив к полозьям неширокий, но длинный лист фанеры так, что на них могли легко усесться два человека. И в рыхлый снег не закопаешься, и не упадешь с них при всем желании. Сын, усадив Веронику на большие сани, вручил ей в руки маленькие, а себе на шапке укрепил яркий фонарик.

– Это чтобы видеть в овраге, куда едешь. – Объяснил он и поинтересовался нашей готовностью, скептически оглядывая Борину экипировку.

Мы дружно кивнули.

– Тогда за мной! – И, широко ставя ноги, он потащил санки с подругой на другой край деревни. Туда, откуда мы въезжали. Борис тут же подхватил веревку с другой стороны, а я пошла по следу полозьев.

Наша речка, делая за деревней широкую петлю, подходила к ней сначала с одного конца, а потом со второго. А в середине, от домов и до заросших берегов, тянулись длинные огороды. И вот в том самом месте, где мы съезжаем с шоссе, за самым крайним домом, начинался глубокий, широкий и длинный овраг, весной и летом заполняющийся речной водой. Дело в том, что рельеф в нашем районе холмистый, а деревеньки и села расползлись по нему разноцветными поясками, выстраиваясь то на вершинах, а то на пологих или крутых склонах. Наша деревенька прилепилась к одному из холмов ближе к подножию, но все-таки достаточно высоко для того, чтобы от нас было видно село на соседнем, более плоском холме. А между ними, в низине, протекала речка. Неширокая, метров пятнадцать, но с коварным, быстрым течением и холодными ключами. Она постепенно, из века в век подтачивала земную твердь, образуя заводи и овраги. Летом на одном из таких плесов мы купались, зимой – ловили рыбу. А по склонам оврага катались на санках. Горка получалась длинной и быстрой. Во времена моего детства ребятишки из крайнего дома топили в ведрах снег, а потом поливали теплой водой утрамбованный склон. Случалось, сани вылетали из извилистого оврага на речку, и тогда неосторожный катальщик на цыпочках, прислушиваясь к треску льда и отдуваясь от страха, медленно вылезал на берег обратно. Но горка получалась замечательной, словно трасса для бобслея: с поворотами, подъемами, резкими спусками и финальным насыпным сугробом. Ребята подстраховывались: проваливаться под лед не хотелось никому.

И вот мы в ночи стоим на краю темной пропасти. Снег, белый под ясным морозным небом, в овраге становился темно-серым, сливающимся единым пятном.

– Дядь Борь, самое главное, на поворотах притормаживать пятками. Иначе вылетите в сугроб. – Деловито объяснял Сережка, пристраиваясь впереди подруги. – Ну и скорость там приличная. Не боитесь? Может, фонарик дать?

В воздухе запахло провокацией.

– Ты спускайся. – Посоветовала я. – Иначе наедем на шею.

– Хо-о! – Заорал ребенок и, оттолкнувшись руками от снега, нырнул вниз.

Борис внимательно следил за несущейся и вопящей на два голоса черной точкой и брызгающим во все стороны лучиком света. И вот они, наконец, остановились.

– Как-то…Может, не надо? – Поинтересовался у меня Панкратов.

Я поставила на склон санки-лыжи. Неслись они не в пример резвее больших саней.

– Ты постой, посмотри. Это забавно. – Я уселась на фанерку и вытянула ноги вперед. – Впечатлений не меньше, чем при взгляде на труп. Зато эмоции – сплошь положительные!

– Двигайся! – Борис легонько подтолкнул меня в спину. – Рулить на этих американских горках будешь сама!

– Мам! Давай! – Закричал снизу, разгоняя тишину, ребенок.

– Еду! – Крикнула ему и почувствовала Борины коленки по бокам, и руки, крепко обхватившие мои плечи.

Резко оттолкнувшись, мы понеслись вниз. Это сверху ничего не видно, а внутри склона было намного светлее. Но скорость была такой, что я чисто интуитивно притормаживала то левой, то правой ногой. Крик замер где-то в глотке, пока я изо всех сил пыталась удержать легкие санки на трассе. Когда мы, наконец, ткнулись в сугроб, и Сережка порадовался тому, что мы доехали до конца, я поинтересовалась:

– Сын, что вы сотворили с горкой?

– А клево, да дядь Борь?

– Клево. – Задумчиво посмотрел на него запорошенный Борис. – А теперь я хочу прокатиться с тобой, Сережа. Но рулить буду я.

Накатавшись, наоравшись, замерзнув и оттаяв, мы с Борисом медленно возвращались домой. Сережка умчался вперед провожать Вероничку. Обещался недолго.

Я шла и смотрела на лунный серпик, едва пробивающийся сквозь неплотные тучки, и улыбалась. Как же здорово хоть на час вернуться в беззаботное детство, где нет дурацких взрослых масок, стен и выматывающих сердце проблем… В голове было совершенно пусто и очень хотелось спать.

– Лен, ты счастлива? – Вдруг спросил идущий сзади Борис.

– Да, здесь – да. Тут живой воздух, живая природа. Чувствуешь себя не винтиком в неизвестном механизме, а нормальным, адекватным человеком.

– Да, воздух, действительно, вкусный.

– Борь, здесь природа видит тебя, наблюдает за тобой. Разве ты не чувствуешь ее нежную усмешку?

– Я чувствую, что скоро свалюсь.

– Бо-орь! Сердце?

– Нет, – он улыбнулся моей озабоченности. – просто нормально устал. От движения, от твоего живого воздуха. Ты напоишь меня чаем?

– И даже уложу спать. Сил хватит даже рассказать на ночь сказку.

– О любви?

– Сложно рассказывать то, о чем не имеешь точного представления.

– А Сережкин отец?

– Это не любовь. Гормоны, мамины речи о том, что пора замуж… Вот и вся любовь.