Джек Кетчам - Девушка напротив

Полисмен — твой друг. Хрень собачья. Никто из нас на такое не был способен. Мы-то все понимали.

От этого мы испытали к ней едва ли не ненависть. Так, словно своим провалом с мистером Дженнингсом она швырнула нам в лицо жестокую истину — насколько мы, дети, бессильны. Быть «всего лишь ребенком» обрело для каждого совершенно новое значение, вызывая ощущение постоянной угрозы, о которой мы, должно быть, и так знали, но никогда не задумывались. Черт, да нас имели право хоть в речку выбросить, было бы желание. Мы были всего лишь детьми. Мы были собственностью. Принадлежали родителям душою и телом. Это означало, что мы были заведомо обречены перед любой угрозой со стороны взрослого мира, а еще это означало безысходность, унижение и гнев.

Это было, как будто Мэг не только опростоволосилась сама, но и заставила опростоволоситься всех нас.

И мы дали волю гневу. Направили его на Мэг.

И я тоже. Всего за пару дней я повернул рубильник в голове. Прекратил переживать. Отключился полностью.

Хрен с ним, подумал я. Пусть все идет, как идет.

А шло все к подвалу.

В тот день я наконец собрался заглянуть к ним в гости. Постучал, но мне никто не ответил. Однако, стоя на крыльце, я услышал кое-что, вызвавшее у меня беспокойство. Первое: Сьюзен плакала в своей комнате, причем так громко, что слышно было даже через дверь. Второе доносилось снизу. Возня. По полу скрежетала мебель. Приглушенные голоса. Ворчанье, стоны. Прогорклой угрозой веяло в воздухе.

Дерьмо, как говорится, попало на вентилятор.

Сейчас я поражаюсь тому, как сильно мне захотелось туда попасть.

Я побежал по лестнице, перепрыгивая по две ступеньки за раз, и свернул за угол. Я знал, где они.

Рут стояла у входа в убежище и смотрела. Она улыбнулась и отошла в сторонку, чтобы пропустить меня.

— Сбежать хотела, — сказала она. — Но Уилли ее задержал.

Теперь ее держали хорошо, крепко, и Уилли, и Рупор, и Донни, прижали ее к стене, как манекен, и били в живот по очереди. Мэг уже давно не сопротивлялась. Был слышен только свист ее дыхания, когда Донни бил ее и вдавливал ее скрещенные руки в живот. Рот его был угрюмо сжат. В глазах — крайняя сосредоточенность.

На мгновение она вновь стала героиней. Борцом.

Но только на мгновение. Потому что внезапно мне стало ясно, что все, на что она способна — только беспомощно терпеть. И страдать.

И я помню, как обрадовался, что не я на ее месте.

При желании я даже мог бы присоединиться.

В этот миг, думаю я, сила и власть были на моей стороне.

Я спрашивал себя после: когда это произошло? Когда я… испортился? И постоянно возвращаюсь к этому моменту, к этим мыслям.

К этому чувству власти.

Я даже не помышлял, что эту власть подарила мне Рут, и, возможно, только на время. В тот момент власть казалась настоящей. Я смотрел на Мэг, и расстояние между нами показалось вдруг колоссальным, неодолимым. Не то чтобы я перестал ей сочувствовать. Но впервые я осознал, насколько она отличается от меня. Она была уязвимой. Я — нет. Я здесь был в выгодном положении. Ее положение было ниже некуда. Может, это было неизбежно? Я вспомнил, как она спрашивала: «Почему они меня ненавидят?», а я тогда не поверил ей, у меня не нашлось ответа. Может, я что-нибудь упустил? Может, был в ней какой-то порок, какой-то изъян, предопределивший все это, а я не заметил? Впервые я подумал, что отделение Мэг от нас могло быть оправдано.

Я хотел, чтобы это было оправдано.

Теперь я признаваясь в этом с глубочайшим стыдом.

Потому что теперь я считаю, что по большому счету это было сугубо личным, частью моего мировоззрения. Я пытался убедить себя, что всему виною бесконечная распря между моими родителями, пустое холодное безразличие, выработанное мною посреди их непрекращающегося урагана. Но я в это почти уже и не верю. Сомневаюсь, что и раньше верил по-настоящему. Родители любили меня, во многом больше, чем я заслуживал — как бы ни относились друг к другу. И я это знал. Большинству и этого бы хватило.

Нет. Истина в том, что таков был я сам. Я ждал этого, или чего-то подобного, ждал, когда оно случится. Как будто нечто первобытное, подавленное, охватило меня, освобождая и изменяя, какой-то дикий черный вихрь, вызванный мною в этот прекрасный солнечный день.

И я задаюсь вопросом: кого я ненавидел? Кого и чего боялся?

Там, в подвале у Рут, я стал понимать, что гнев, ненависть, страх и одиночество — это одна кнопка, и достаточно нажатия пальца, чтобы воспламенить их и привести к разрушению.

И я понял, что у них может быть вкус победы.

Уилли отошел назад. В кои-то веки он не казался неуклюжим. И ударил Мэг плечом прямо в живот, от чего она подскочила.

Думаю, единственная надежда была на то, что кто-то из них промажет и разобьет голову об стенку. Но никто этого делать не собирался. Она уже выдыхалась. Пространства для движений нет, деваться некуда. Ей ничего не оставалось, кроме как рухнуть наземь. И это случится скоро.

Рупор разбежался. Мэг скрестила ноги, чтобы не попало в пах.

— Плачь, мать твою! — заорал Уилли. Как и все остальные, дышал он с трудом. Он повернулся ко мне. — Не плачет, смотри.

— Ей пофигу, — сказал Рупор.

— Заплачет, — сказал Уилли. — Заставлю.

— Слишком гордая, — произнесла Рут позади. — Гордыня до добра не доведет. Запомните. Чем выше залетел — тем больнее падать.

Донни налетел на Мэг.

Футбол был его коньком. Голова девушки стукнула по шлакоблоку. Руки безвольно упали. Взгляд был стеклянным.

Она съехала по стене на несколько дюймов.

Потом остановилась.

Рут зевнула.

— Пока хватит, мальчики, — сказала она. — Она не заплачет. Не в этот раз.

Она поманила нас рукой.

— Пошли.

Похоже, ребята еще не закончили. Но Рут уже надоело.

Уилли пробормотал что-то насчет глупых потаскух, после чего они гуськом пошли из подвала.

Я ушел последним. Было трудно отвести взгляд.

Как такое могло случиться?

Мэг съехала вниз и уселась на корточки на холодном бетонном полу.

Не уверен, что она меня вообще заметила.

— Идем, — сказала Рут.

Она захлопнула металлическую дверь и заперла ее на засов.

Мэг осталась там, в темноте. За дверью из скотобойни. Мы поднялась на кухню и взяли колы. Рут достала кусок сыра «чеддер» и крекеры. Мы расселись за обеденным столом.

Сьюзен до сих пор плакала, но теперь потише. Потом Уилли встал и включил телевизор, и «Правда или последствия» [19] Популярная телевикторина. заглушили ее всхлипывания.

Некоторое время мы смотрели телешоу.

Перед Рут на столе лежал раскрытый женский журнал. Она курила «Тарейтон », листалажурнал и попивала колу из бутылки.