Камилла Лэкберг - Проповедник [litres]

Она настолько погрузилась в мысли об оргиях с едой, что даже не услышала, как в дверь вошел Патрик. Он непроизвольно напугал ее так, что она чуть не лишилась чувств, и потребовалось довольно много времени, чтобы сердце вернулось к нормальному ритму.

– Господи, как ты меня напугал!

– Прости, я не нарочно. Я думал, ты слышала, как я вошел.

Он опустился рядом с ней на диван в гостиной, и она вздрогнула, увидев, как он выглядит.

– Но Патрик, у тебя совершенно серое лицо. Что-нибудь случилось? – Тут ее осенило. – Вы нашли ее? – Ее сердце сжало холодным стальным обручем.

Патрик отрицательно покачал головой.

– Нет.

Больше он ничего не сказал, и она спокойно ждала. Через несколько минут он, похоже, оказался в силах продолжить.

– Нет, мы ее не нашли. И такое ощущение, что мы сегодня отступили на несколько шагов назад.

Внезапно он наклонился вперед и уткнулся лицом в ладони. Эрика с трудом подвинулась ближе, обняла его и прислонилась щекой к его плечу. Она скорее чувствовала, чем слышала, как он беззвучно плачет.

– Черт побери, ей семнадцать лет. Представляешь? Семнадцать лет, и какой-то больной подлец считает, что может делать с ней все что угодно. Кто знает, что ей приходится выносить, пока мы бегаем, как проклятые некомпетентные идиоты, и ни фига не соображаем в том, чем занимаемся. Как мы, черт возьми, могли думать, что сумеем справиться с таким расследованием? Мы ведь обычно разбираемся с кражами велосипедов и тому подобным! Какой идиот мог доверить нам – мне! – руководить этим проклятым расследованием! – Он развел руками.

– Патрик, никто не смог бы действовать лучше! Как, по-твоему, получилось бы, если бы вам прислали группу из Гётеборга или что там тебе видится в качестве альтернативы? Они не знают здешней местности, не знают людей и как тут все работает. Они справились бы ничуть не лучше, а хуже. Потом вы ведь работали не одни, хотя я понимаю, что у тебя такое ощущение. Не забывай, что вместе с вами прочесыванием местности и прочим занималось несколько человек из Уддеваллы. Ты сам на днях говорил, как хорошо вы сотрудничали. Ты что, забыл?

Эрика говорила с ним, как с ребенком, но без снисходительности. Ей просто хотелось четко донести свою мысль, и у нее, похоже, получилось, поскольку Патрик немного успокоился, и она почувствовала, как его тело стало расслабляться.

– Да, ты, наверное, права, – нехотя признал Патрик. – Мы сделали все, что смогли, но просто возникает ощущение безнадежности. Время ускользает, и я вот сижу дома, а Йенни, возможно, именно в эту минуту умирает.

В его голосе опять зазвучала паника, и Эрика обняла его за плечи.

– Ш-ш, ты не можешь позволить себе так думать. – В ее тоне появились резкие нотки. – Тебе нельзя раскисать. Твоя обязанность перед ней и ее родителями сохранять холодную голову и продолжать работать дальше.

Он сидел молча, но Эрика видела, что он ее слушает.

– Ее родители сегодня звонили мне три раза. Вчера четыре. Думаешь, это вызвано тем, что они начинают отчаиваться?

– Нет, я так не думаю, – сказала Эрика. – Вероятно, они просто полагаются на то, что вы свою работу делаете. А сейчас твоя работа заключается в том, чтобы собрать силы перед еще одним рабочим днем завтра. Вы ничего не выиграете, если вконец себя загоните.

Патрик слабо улыбнулся, услышав от Эрики словно эхо собственных слов, сказанных Йосте. Может, он все-таки иногда знает, о чем говорит.

Он прислушался к ее словам. Хотя особого вкуса еды он не чувствовал, но съел все, что перед ним поставили, а потом заснул тревожным, неглубоким сном. Ему снилось, что от него все время убегает светловолосая девушка. Она подходила достаточно близко для того, чтобы ее коснуться, но как раз когда он собирался протянуть руку и схватить ее, она задиристо смеялась и ускользала. От звонка будильника он проснулся усталым и в холодном поту.

Рядом с ним Эрика посвятила большинство бессонных часов размышлениям об Анне. С той же твердостью, с какой она днем не намеривалась делать первый шаг, во время рассветных часов она уверилась, что должна позвонить Анне, как только станет светло. Что-то не так – она это чувствовала.

Больничный запах пугал ее. В стерильном аромате, бесцветных стенах и унылых картинах присутствовало нечто финальное. За ночь она ни на минуту не сомкнула глаз, и теперь ей казалось, будто все вокруг двигаются, как в замедленной съемке. Шелест одежды персонала настолько усиливался, что звучал в ушах Сольвейг громче любого шума. Она ждала, что мир может в любую секунду рухнуть. Где-то ближе к рассвету врач с серьезным видом сказал, что жизнь Юхана висит на волоске, и Сольвейг уже начала заранее горевать. А что ей оставалось? Все, что она имела в жизни, утекло у нее сквозь пальцы, точно мелкий песок, развеялось ветром. Ничего из того, за что она пыталась держаться, не сохранилось. Юханнес, жизнь в Вестергордене, будущее сыновей – все померкло и загнало ее в собственный мир.

Но теперь бегству пришел конец – действительность ворвалась в ее мир в форме зрелищ, звуков и запахов. Реальность того, что тело Юхана сейчас режут, была слишком очевидной, чтобы от нее можно было убежать.

С Богом Сольвейг давно порвала, но сейчас молилась из последних сил. Она тараторила все слова, которые только вспоминала из веры в детстве, давала обещания, которые ни за что не сможет сдержать, но надеялась, что доброй воли хватит, чтобы создать Юхану малюсенький перевес, способный удержать его в живых. Рядом с ней сидел Роберт с выражением шока на лице, не покидавшим его весь вечер и всю ночь. Сольвейг больше всего хотелось потянуться вперед и прикоснуться к нему, утешить, быть матерью. Но прошло так много лет, что все шансы были упущены. В результате они сидели рядом, как чужие люди, объединенные лишь любовью к тому, кто лежит там, в постели, и оба молча сознавали, что он – лучший из них.

По коридору к ним робко приближалась знакомая фигура. Линда кралась вдоль стен, не уверенная, как к ней отнесутся, но любое желание ссориться выбили из них одновременно с ударами, наносившимися по их сыну и брату. Она молча села рядом с Робертом и, немного подождав, осмелилась спросить:

– Как он? Я узнала от папы, что ты звонила ему утром и сообщила.

– Да, я посчитала, что Габриэлю следует знать, – по-прежнему с устремленным вдаль взглядом проговорила Сольвейг, – все-таки родная кровь. Я просто подумала, что он должен знать…

Она, казалось, куда-то исчезает, и Линда только кивнула.

– Его по-прежнему оперируют, – продолжила Сольвейг. – Нам известно лишь… что он может умереть.

– Но кто? – спросила Линда с твердым намерением не позволить тете погрузиться в молчание прежде, чем получит ответ на то, что ее интересует.