Лиз Мур - Алая река

И все-таки надо бы поинтересоваться. Пока я раздумываю над формулировкой, Джорджия спрашивает:

– А что с этими убийствами в Кенсингтоне?

Вот не ожидала, что она знает!

– С убийствами? Расследование ведется. Есть зацепки.

– Убийца – один и тот же человек? – допытывается Джорджия.

– Скорее всего, да.

– Надеюсь, вы его вычислите. Скверно, что там школа совсем рядом.

Выдерживаю паузу.

– Едва ли детям что-то грозит. Убийцу, похоже, не они интересуют.

Лорен и Джорджия вперяют в меня взгляды.

– В смысле, я тоже надеюсь, что убийца будет пойман в ближайшее время. Полиция, кажется, напала на след. Не беспокойтесь.

Очередная утешительная ложь. Молчим. Скрещиваю руки на груди. Переминаюсь с ноги на ногу.

– Надеюсь, все будет в порядке, – произносит Джорджия, глядя на часы.

– Что? – переспрашиваю я. – Простите, не поняла.

– Я говорю, место действительно неплохое. Не ожидала.

Вдруг понимаю, о чем она.

– А! Да. Да, конечно.

– Ни толпы, ни кухонных запахов, – поясняет Лорен. – Очень мило.

– Пожалуй, – Джорджия поводит рукой по сторонам.

Бежит Томас с готовым перечнем вкусностей. Вот что он закажет:

– молочный шейк;

– куриные наггетсы;

– гамбургер с картошкой фри;

– еще молочный шейк.

За Томасом бегут Лила и Карлотта. Похоже, эти трое держали совет; похоже, вместе решали, чем будут лакомиться.

Джорджия вдруг опускается перед дочерью на колени, кладет ладонь ей на плечико.

– Карлотта, мы же об этом говорили. Мы привезли свой ланч.

Девочка, тараща глаза, начинает мотать головой, словно не веря, что подобная несправедливость вообще возможна.

– Нет, мама! Нет! Я хочу гамбигир. Гамбигир и картошку.

Джорджия поднимает на нас быстрый взгляд. Отводит плачущую дочь футов на десять, склоняется над ней, говорит тихо, но тоном, не допускающим возражений.

Отворачиваюсь, всем своим видом показываю, что не желаю вмешиваться. Буквально слышу слова Джорджии: «Эта еда не для нас, золотко. Она вредная. В ней мало питательных веществ, одни шлаки. Разве мамочка допустит, чтобы ее зайка такое кушала?»

Наверное, Джорджия думала, что здесь будет большой детский праздник и у нее получится, незаметно улизнув с дочерью, накормить ее едой здоровой и питательной. Без всяких шлаков.

– Куда ушла Карлотта? – волнуется Томас.

– Не знаю. Может, ей надо побыть одной. Ты за ней не ходи.

Джорджия тащит Карлотту (уже не просто плачущую, а ревущую) прочь из ресторана. В дверях оглядывается, показывает жестом: вернемся, одну минуту подождите.

– Карлотта еще придет? Мама! Карлотта ведь не насовсем ушла? – не отстает Томас. Цепляется за мою руку, не разжимает пальчиков.

– Придет.

Впрочем, в моем голосе – никакой уверенности. Это ж надо было догадаться – в «Макдоналдс» их пригласить! О чем я только думала!

Ситуацию спасает Лорен. Внезапно хлопает в ладоши и говорит:

– Не знаю, как вы, – а я умираю, хочу бигмак!

Под моим недоуменным взглядом она сознается:

– До умопомрачения люблю бигмаки. Это мой тайный грех, честное слово.

Лицо у Лорен совершенно серьезное. Не знаю, как ее и благодарить.

– Я тоже их люблю. До умрачения, – повторяет Томас. – Это мой тайный грех.

Сделав заказ, находим стол на шестерых, усаживаемся и принимаемся за еду. Появляется Джорджия, в обход нашего стола ведет дочь в игровую зону. Там Карлотта останется, пока Томас и Лила обедают.

Лорен сидит напротив меня. Не представляю, что ей сказать. Светские беседы – не мой конек; особенно если попадается действительно светская женщина. Уж конечно, люди ее круга считают людей моего круга отбросами, отребьем, источниками проблем. С такими только свяжись – либо в историю влипнешь, либо нахлебника наживешь.

Однако Лорен совершенно непринужденно потягивает содовую и поддразнивает дочь, которая запачкалась кетчупом.

– Не может не насвинячить!

Ничего себе словечко.

Лорен закатывает глаза, ищет у меня поддержки: мол, да, малышня вся такая.

Скоро выясняется, что и насчет ее занятости я ошиблась. Лорен работает, причем на настоящей работе, в полную смену. Она – продюсер на «Филадельфия общественной радиостанции». Вообще-то, профилирующая специальность у нее – телевещание, и одно время она работала на телевидении (ничуть не удивляюсь: Лорен прехорошенькая, таких в дикторы берут охотно).

– Сейчас вот на радио застряла. Но так даже лучше. Не надо подрываться ни свет ни заря, чтобы грим успели сделать, – сообщает Лорен.

Минут пятнадцать ведем на диво непринужденный разговор. Наши дети с аппетитом поглощают пищу, которую Джорджия сочла неподходящей для своей дочери. Личико Томаса буквально сияет, ручонки снуют – от бигмака к пакетику с картошкой, от картошки – к стакану с шейком. Сразу видно: получил все тридцать три удовольствия. Как и полагается имениннику.

Внезапно Томас меняется в лице.

– Что с тобой? Томас!

Но он уже вскочил, уже мчится через весь обеденный зал.

И прежде чем я успеваю подняться, Лорен спрашивает:

– Микаэла, разве ваш сын знаком с этим мужчиной?

Я опоздала. Томас повис на сказанном мужчине, который стоит ко мне спиной.

Конечно, это Саймон. Мне и оборачиваться не надо, я его спиной чувствую. Так и бросилась бы к нему вслед за Томасом, по-детски простила бы все и сразу.

Внутренняя борьба жестока и кошмарна – но вдруг я замечаю, что Саймон пришел не один. С ним – женщина, миниатюрная брюнетка с длинными прямыми волосами.

Вмиг эмоции меняются на прямо противоположные. Меня охватывает ярость. Потрясенный Саймон глядит вниз, на Томаса, обхватившего его ноги; явно не узнает его – родного сына, с которым год не виделся. Наконец до него доходит. Он поднимает глаза на свою спутницу, смотрит на нее со страхом. Чувства этой куклы ему важнее, чем чувства собственного ребенка. Я же в это время, не помня себя, бегу спасать Томаса.

Тот стоит на цыпочках, тянет ручонки к отцу – такому высокому, такому красивому. Выражение маленького личика мне знакомо: точно так же он смотрел на отца в последний раз. Томас заискивает перед отцом. Томас боготворит отца и гордится им. С торжествующей улыбкой он оглядывается на Лорен и Лилу, на личике прямо написано неоновыми буквами: «Вот какой у меня папа!»

– Папочка! – повторяет Томас. – Папочка! Папочка!

Понятно: решил, что Саймон пришел к нему на день рождения. Сюрприз устроил.

От этой догадки подступает тошнота.

Где уж Томасу, в пять-то лет, уяснить: отец не склонится над ним, не подхватит его на руки и не прижмет к сердцу, как делал раньше.

Томас замечает меня, выкрикивает с торжеством:

– Мама, смотри: папа ко мне пришел!

Брюнетка, спутница Саймона, оборачивается. Наконец-то вижу ее лицо.