Лиз Мур - Алая река

Дениза Чемберс – дружелюбная, пухлая, седая женщина лет пятидесяти с хвостиком. Смотрит на меня сквозь синие очки. Приглашает к себе в кабинет, просит присаживаться. Стул – новехонький и очень низкий. Чувствую себя нашкодившей девчонкой.

– Замерзли, наверно? – участливо интересуется Дениза Чемберс.

Она кивает на окно. Под нами с полдюжины этажей, отлично видна пробка на стыке 676-й автострады и 95-й улицы. Ничего принципиально нового.

– Да нет, я холод нормально переношу.

Жду, пока Чемберс завершает какую-то операцию в компьютере. Наконец она поворачивается ко мне.

– Знаете, зачем вас вызвали?

Сразу перешла к сути дела. С похожими интонациями я подозреваемых на улицах спрашиваю: «Знаете, почему я вынуждена вас задержать? Знаете, за что я вас остановила?»

Впервые за все время мне делается не по себе.

– Вы сказали, что сержант Эйхерн передал вам некую информацию.

Чемберс не сводит с меня глаз. Прикидывает, что мне известно, а что неизвестно.

– Так и есть, – произносит она после затяжной паузы.

– Что он сказал?

Чемберс вздыхает, устраивает руки на столешнице.

– Очень неприятно говорить такое, офицер Фитцпатрик, но работа есть работа. Словом, вы попали под внутреннее расследование.

– Кто – я?!

Вопрос вырывается прежде, чем я успеваю подумать. Еще и в грудь себя тычу.

– Я? Я под внутренним расследованием?!

Чемберс кивает. А ведь Трумен предупреждал: «Главное – правильно выбрать, к кому подмазаться». Говорил: «Это политика, Мик».

– В чем меня подозревают? – выдавливаю я.

Чемберс принимается загибать пальцы.

– В прошлый вторник вы были замечены с пассажиром в служебной машине. Также вас видели за пределами вверенного вам участка. В среду и в четверг вас видели во время дежурства без рации и полицейской формы. В пятницу вы два часа подряд не отвечали диспетчеру. В целом нынешней осенью ваша профпродуктивность снизилась на двадцать процентов. А еще вы беспричинно открывали досье арестов. Искали данные по двум гражданам. Наконец, у нас есть все основания полагать, что вы дали взятку владельцу малого бизнеса в вашем районе.

Таращусь на Денизу Чемберс. Выдыхаю:

– Кому?

– Алонзо Вилланува. Вдобавок, судя по всему, в его заведении вы прячете смену штатской одежды для самовольных действий в рабочие часы. По крайней мере однажды вместе с полицейской униформой вы оставили там и табельное оружие. Которым, заметьте, мог воспользоваться кто угодно.

Возразить мне нечего.

Дениза Чемберс на меня не наговаривает – формально она права. И все равно я в шоке. Во-первых, жуть берет от мысли, что за мной следили. Судорожно вспоминаю, о чем говорила, катаясь в служебной машине. Может, информация – из аудио- и видеозаписей? Или ко мне соглядатая приставили? С них станется.

– Могу я спросить, офицер Чемберс? Кто запустил расследование?

– Это закрытая информация, – цедит она.

Впрочем, я и без нее знаю.

Эйхерн – больше некому. Он меня терпеть не может. Что до профпродуктивности, она снизилась оттого, что Трумен получил травму и я осталась без напарника. Бывает, кстати, что внутреннее расследование начинают ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО из-за потери профпродуктивности; что из-за нее над патрульным полицейским устанавливают наблюдение. Но Эйхерн, похоже, только повода ждал от меня избавиться. В терпеливости ему не откажешь.

– А еще что-нибудь сержант Эйхерн вам говорил? Про Полу Мулрони? Про обвинение, которое она выдвинула против офицера полиции?

Чемберс колеблется.

– Д-да, говорил. Да.

Озарение приходит внезапно. Подлец Эйхерн. Мои же слова против меня использовал. Небось сказал: «Она будет прикрываться голословным обвинением какой-то потаскухи-наркоманки. Не верьте ей».

– И что вы намерены делать, офицер Чемберс? Насчет этого обвинения? Вы проинформировали детектива Нуэна?

– Разумеется. Он сам этим займется.

– Послушайте! – Сама чувствую, что излишне горячусь. – Эйхерн испытывает ко мне личную неприязнь. Ничем не обоснованную. Верьте мне. Я наверняка знаю, что как минимум один патрульный требовал услуг сексуального характера от женщин, которые загнаны в угол. Которые не могут сказать «нет».

Повисает недолгая тишина. Ободренная, продолжаю:

– Именно этого человека зафиксировала камера видеонаблюдения. Он как раз преследовал жертву.

Глаза Денизы Чемберс вспыхивают. На краткий миг – но этого мига достаточно, чтобы ощутить: мы с ней обе – женщины, постарше и помоложе; мы должны быть солидарны. Дух солидарности витает над столом.

– Об этом Эйхерн вам сказал? Или нет? – допытываюсь я.

Но Дениза Чемберс не говорит больше ни слова.

Выхожу от Денизы с толстой папкой. В ней – перечень моих прав и обязанностей на период расследования, которое надо мной ведется. От работы меня отстранили.

По крайней мере, больше не надо беспокоиться, с кем оставить Томаса. По крайней мере, одна забота с плеч долой.

Намеренно смотрю в пол.

Единственный, с кем я хочу поговорить, причем немедленно, – это Трумен.

Сажусь за руль, достаю телефон. Застываю, не нажав на кнопку. Может, у меня паранойя. Но откуда, откуда мне знать, что в телефоне – или даже в машине – не установлены «жучки»? Отдел внутренних вопросов вполне мог получить такое разрешение. Ну конечно! Все мои разговоры прослушиваются! Изучаю потолок, заглядываю под сиденья, под детское кресло. Кто их разберет, где заканчиваются их права? А Трумена втягивать нельзя – он и так достаточно сделал.

Прячу телефон и еду к нему домой.

Неудобно сваливаться как снег на голову – но выбора нет. Надеюсь только, что не вторгнусь в его личную жизнь. Прекрасно помню тот женский голос: «Кто звонит, Трумен? Кто это звонит?»

Труменов новенький «ниссанчик» припаркован на подъездной аллее. Все его машины, сколько я их помню, прямо-таки сияли чистотой что снаружи, что внутри. Ни крошки хлебной, ни пятнышка, ни царапинки. Зато в моей машине полный бардак. И раньше был, а с появлением Томаса усугубился. Игрушки, бутылки с водой, крошки, фантики, пакеты из супермаркета, монеты, промасленная бумага от сэндвичей…

Снова паркуюсь на улице, иду к крыльцу. Ко- леблюсь, прежде чем постучать. Наверное, зря я приехала.

Пока терзаюсь запоздалыми мыслями, дверь распахивается. На пороге – худенькая, миниатюрная женщина. В ней и пяти футов росту не будет.

– Что там у вас еще? Как эти коммивояжеры надоели! Ничего покупать не буду, сразу говорю!

– Я не коммивояжер. Простите, Трумен дома?

Женщина вскидывает брови, но не двигается и не отвечает.

Лет ей может быть и шестьдесят, и все восемьдесят. С виду – постаревшая хиппи. На ней бандана и футболка с надписью «Вирджиния – для любовников». Неужели она – мать Трумена? Я знаю, что его мать жива и что он ее обожает. Что она заведовала детским садом. Сейчас, конечно, уже не работает. Живет на северо-востоке Пенсильвании; горы Поконо чуть ли не за домом начинаются.