Владимир Турунтаев - Проба на киллера

Уложив Алешу спать, я вернулась к себе и увидела в своей комнате Германа. Он сидел на кровати и курил. Сердито спросил: „Опять твой приперся?“. Я рассказала, что случилось с мужем. И тогда Герман сказал: „Жаль, что не задушили совсем“. После этого велел мне пойти посмотреть, спит ли Алеша. И пригрозил: „Пускай только еще раз прибежит!..“. А когда уходил от меня, то не велел никому болтать, что Алешу душили парни. Я спросила, почему надо из этого делать тайну, и Герман сердито сказал: „Делай, что велю!“.

А ночью двенадцатого… Часа в два Герман влез ко мне в окно. Он был необычно возбужден. Сразу сорвал с меня ночную рубашку, повалил прямо на пол и… приступил к делу. Видно, мы наделали шуму, от которого Алеша проснулся. Короче, он застиг нас на месте преступления… Пока я одевалась, они вышли на кухню, и вскоре я услышала грохот и крики. Не помня себя, я выскочила на кухню и увидела Лешу на полу. Герман держал его за руки, упираясь коленом ему в грудь.

Я велела Герману убираться домой, но он как вызверился на меня: „Заткнись, такая-сякая, без тебя разберемся!“. Я почувствовала себя совершенно безвольной, и когда он показал мне на дверь: „Ступай к детям и запрись там!“ — я тут же вышла из кухни…

…Я слышала, как хлопнула входная дверь. А немного погодя, выглянув в коридор, увидела, что Леша надевает у порога кроссовки. Я и добром просила его никуда не ходить, и кричала на него, и за руку пыталась удерживать. Сердце подсказывало: случится что-то страшное, непоправимое. Но ничего не могла сделать…

…Почти всю ночь я не спала. А утром Герман заявился выпивший, прошел на кухню и тихо, с ухмылкой сообщил: „Грохнул я твоего…“. Я сперва не поверила. Вернее, не хотела верить. „Где он?“ — спросила я. Ответил: „Придет время — узнаешь“. Я заплакала, и тогда он меня предупредил: „Гляди, проболтаешься — с тобой тоже разделаюсь, и никто ничего не докажет!“. Я думаю, так оно и было бы…

Потом, уже в Сочи, он рассказал мне подробно, как все было. Когда Алеша догнал его той ночью на улице, Герман сказал ему, что приходил ко мне последний раз и что больше меня не увидит. Сказал, что чувствует себя виноватым перед Алешей и сожалеет обо всем, что произошло. Алеша, добрая душа, тут же простил его, и они — не знаю, верить Герману или нет — даже поцеловались.

Ну а потом Герман предложил по такому случаю выпить. Скрепить мировую. Не поленился, сходил домой за вином. А стакан, сказал, у него припрятан во дворе школы. Вот и пошли туда…

Если верить Герману, Алеша и сообразить ничего не успел. Даже, говорит, не пикнул…

Я что хочу заявить? До сих пор я скрывала правду, потому что боялась Щеглова. Даже после его ареста у меня не было уверенности, что через некоторое время он снова не окажется на свободе. Ведь я знаю, какой он изворотливый и хитрый. Он внушил мне, что против него нет ни одного серьезной улики, и поэтому его вину нельзя будет доказать.

Еще я боялась, что следователь не поверит мне до конца, а Герман уж постарался бы меня оговорить. Тем более, что я сама во многом виновата…

…Еще Герман признался мне, что специально так подстроил, чтобы Алик засветился перед самой смертью Алеши. Ведь мой муж вышел тогда во двор как раз затем, чтобы позвать к себе домой Германа. Для мужского разговора. Хотел окончательно разобраться с ним. Он мне сам об этом сказал после того, как я выгнала Алика. Но Герман очень ловко подставил вместо себя Митрофанова. А если бы тот не выполз в ту минуту во двор, то Герман кого-нибудь другого использовал в своих целях. Того же Ястребкова. Тогда бы Ястребкова вы заподозрили в убийстве…

…Алик Митрофанов видел, как Герман, а вскоре и мой муж прошли среди ночи мимо его окна. На другой день он спросил у Германа, куда они ходили и почему Алексей не вернулся домой. Герман велел ему держать язык за зубами.

Когда стало известно, что Леша убит, Алик с Ольгой, конечно, догадались, чьих рук это дело. Вскоре после нашего возвращения с юга Алик сказал Герману, что следователь, кажется, подозревает его, Алика, в убийстве Алеши. Герман посоветовал ему ни в чем не признаваться, потому что нет у следователя никаких доказательств его вины, а, значит, нечего ему, Алику, опасаться. И после этого Герман стал намекать следователю, что будто бы Алик готов признать свою вину.

…Еще летом, когда мы только познакомились, Герман попросил меня свести его с некоторыми людьми… Вы знаете, с какими… Я пыталась объяснить ему, что так просто с ними не знакомятся. Но он заверил меня, что эти люди только спасибо мне за него скажут и что такие, как он, для этих людей на вес золота. В общем, я сумела устроить ему встречу с нужным человеком. Не знаю, о чем они говорили, но я почувствовала, что Герман остался недоволен результатами. Мне он сказал только, что еще докажет кое-кому, чего он стоит.

После убийства Леши он перестал от меня скрывать, что хотел бы стать профессиональным убийцей и что рассчитывает получать за свою работу хорошие деньги.

Алика он убил из опасения, что тот в конце концов не выдержит и признается следователю, что видел, как в ночь убийства Алеши они прошли мимо его окна в сторону школы — Герман, а за ним Алеша. Но у Германа была и другая цель. Ему хотелось совершить убийство так, чтобы комар носа не подточил, чтобы не было ни свидетелей, как в случае с Алешей, ни улик. Чтобы не допустить ни единой ошибки.

Он был уверен, что Алика и Ольгу прикончил „чисто“. Даже свой уход на ночь к родителям разыграл так, что у меня и в мыслях не было подумать о чем-то там. В воскресенье с утра он с мрачным лицом сидел у окна и смотрел на улицу. Когда я с ним пыталась разговаривать, отмахивался, как от назойливой мухи. Я постаралась сготовить вкусный обед. Выставила коньяк. Хотела как-то угодить. А он к коньяку не притронулся. К еде сразу начал придираться: сказал, что кабачки пахнут рыбьим жиром, а лангет несвежий, подогретый. Я обиделась, что-то сказала, а он швырнул тарелку на пол. Ну, тут и совсем… Я заплакала, а он обозвал меня на букву „п“ и еще прибавил: „старая…“. И убежал. Сначала в домино играл, потом — я видела в окно — сходили с Аликом в магазин…

Вечером вернулся от Алика и опять не разговаривает. Смотрит в окно. Мне он показался трезвым. Уже давно стемнело, когда он вдруг сказал, что будет ночевать у родителей. Я спросила, за что он на меня взъелся. И опять заплакала. „Ты тут ни при чем, — сказал он. — Просто у меня сегодня душа не на месте. Надо побыть одному. Завтра спокойно поговорим“.

И действительно, утром пришел в хорошем настроении, схватил меня в охапку — дети были в школе — и на руках понес в постель. Потом попросил поесть, вчерашние лангеты умял — только за ушами трещало.

Но когда я узнала про Алика и Ольгу, то сразу поняла, почему Герман не ночевал у меня. Правда, спрашивать его я ни о чем не стала. Только нарвалась бы на грубость.