Геннадий Сорокин - Письмо ни от кого

– Не поленился же этот «кто-то» пешком ползти на шестнадцатый этаж! – недовольно пробурчала Маша. Ей затея с поездкой по «Трем точкам» не нравилась.

– Ребята, какие вы неромантичные! – воскликнула Альбина. – Чем же еще заниматься в праздник, как не стрелять пробками с «Оля, я тебя люблю!». Вы только посмотрите вокруг, какая красота! Нет ничего прекраснее ночного города, а вы ноете, как будто я вас на комсомольское собрание привезла.

– Куда стрелять? – спросил я.

– Андрей, ты что, здесь в первый раз? – удивилась Альбина. – Стреляй в сторону проспекта. Если кому-то на голову пробка упадет, это к счастью. Шучу. Пробка до проспекта не долетает. Проверено. Ты готов? Маша, держи стаканы. Поехали! За Новый год!

Распив бутылку на высоте, мы пошли вниз пешком. Стены подъезда шестнадцатиэтажки были расписаны нецензурными стихами, изредка встречались мудрые изречения и едкие эпиграммы.

Между седьмым и восьмым этажами Альбина остановилась.

– Это мне посвящено, – она с гордостью показала на выцарапанную на известке надпись.

– Да ну! – усомнился я. – Откуда ты знаешь, что это про тебя?

– Пять лет назад один парень ухаживал за мной: цветочки дарил, до дому провожал. Я поиграла с ним в любовь, а потом отшила. Он обиделся и написал. Видели, как глубоко процарапано? Чтобы забелить не смогли.

– Я бы на твоем месте хоть имя стерла, – сказала Маша.

– Зачем? – пожала плечами Альбина. – Пускай остается на память.

Надпись на стене была лаконичной: «Альбина К. – тупая овца!»

После «Оля, я тебя люблю!» мы поехали стрелять пробками на набережную. На сей раз я решил схитрить и одну бутылку сэкономить. Пока Альбина отвлеклась, я открыл шампанское, оставив пробку в руке. Не успели мы выпить, как из переулка к нам тихо подкрался автомобиль ГАИ, из него вышли два инспектора.

– Так-так, – осуждающе сказал первый инспектор, – распиваем спиртные напитки в общественном месте? Что-то мне ваша машина знакома… О, так это Евгения Викторовича «Волга»! А где он сам?

– Я за него, – дерзко ответила дочь Ковалика.

– У вас водитель трезвый? – с подозрением спросил второй инспектор.

Мне до смерти не хотелось доставать служебное удостоверение и объяснять гаишникам, кто я такой. Вместо препирательств я взял в салоне «Волги» початую бутылку коньяка, щедро плеснул в два стакана.

– Это за Новый год, – сказал я инспекторам, протягивая коньяк. – Без закуски жахнете?

Они засмеялись, лихо опустошили посуду и уехали.

С набережной мы отправились на третью точку, именуемую в народе «Слава КПСС!». Воспевающий партию лозунг располагался на вершине холма, на другом берегу реки, прямо напротив городской набережной. Изготовлен он был из огромных металлических букв, хорошо видимых с противоположного берега. Точка «Слава КПСС!», как и «Оля, я тебя люблю!», была культовым местом, но популярностью пользовалась лишь у лиц, имеющих собственный транспорт. От ближайшей остановки до «Славы КПСС!» пешком идти было далековато, а зимой, в мороз, даже опасно – дорогу могло замести.

На «Славе КПСС!» мы остановились на краю укатанной площадки, рядом с последней буквой «С». Я выстрелил пробкой с уже открытой на набережной бутылки, девчонки подмены не заметили. Наступало утро, праздничная энергия у них таяла на глазах, особенно у деятельной дочки кооператора.

Допив шампанское, Альбина отвела меня в сторону.

– Андрей, ты чего так себя ведешь? – укоризненно сказала она. – Маша же обидится. Она же девушка. Красивая. Мы с тобой всю дорогу обнимаемся-целуемся, а она у нас одна сидит, как неродная. Иди, поцелуй ее. Маша замерзла, ее надо отогреть.

– Не сейчас, – ответил я. – Ко мне приедем, там отогрею.

С дороги, по которой мы приехали, появился свет фар, и на площадку выехали три легковых автомобиля. Из них высыпала толпа веселой молодежи. Послышались шуточки, задорный смех, раздались хлопки открываемых бутылок шампанского, звон стаканов.

– За «Славу КПСС!» – провозгласил пьяный голос.

Толпа ответила ему дружным хохотом:

– За перестройку, мать ее, за гласность! За Славу из КПСС!

Грохнул пистолет-ракетница, и над рекой взмыла ввысь красная сигнальная ракета.

– Горком ВЛКСМ гуляет, – пояснила подошедшая к нам Ивлева.

– У них послезавтра похороны, а сегодня веселье брызжет через край, – усмехнулся я.

– А что им, плакать, что ли? – возразила Альбина. – Жизнь продолжается. Когда они еще так повеселятся, как не в Новый год?

– Еще немного постоим, и афганцы приедут, – мрачно пошутил я. – У них тоже скоро похороны, самое время шампанское на вершине холма попить да из ракетницы пострелять.

– Так, все, наплюйте на горком! – распорядилась Альбина. – Давайте поцелуемся одновременно все втроем. Я давно хотела попробовать, да компании подходящей не было.

Мы попробовали. Получилась полная ерунда, зато стало весело, наступило то раскрепощение, когда каждый понимает, что условности отброшены, и можно воплотить в реальность самые дерзкие сексуальные фантазии. Я так увлекся девушками, что не сразу обратил внимание на слова Маши:

– Вон того парня в «аляске» и белых дутиках видите? – спросила она. – Он в одном кабинете с Яковлевым сидел, потом его выгнали за гомосексуализм.

– Да ну! – для приличия усомнился я.

Мне, честно говоря, было совершенно безразлично, кто гомосексуалист в горкоме ВЛКСМ, а кто – нет. Меня больше волновали другие вопросы: «Их двое, я – один. Теоретически я представляю, как все должно происходить, а вот на практике – с чего начать, чтобы не выглядеть дураком?» От одной мысли о предстоящей близости с двумя девушками у меня дух захватывало: «Какие, к черту, гомики! Пускай они друг друга перестреляют из ракетницы, а мне бы понять, с кого начать: с инициативной Альбины или с Маши, которая ни в чем не откажет?»

– Я вам точно говорю, – не унималась Ивлева. – Его фамилия Лаберт. Он стал к одному молоденькому комсомольцу-активисту приставать, тот секретарю горкома пожаловался, и Лаберта уволили по собственному желанию.

– Да хрен с ним, с гомиком! – рубанул я. – Это они раньше шифровались, а сейчас полезли, как грибы после дождя. Поехали домой, нам уже пора машину возвращать.

В автомобиле Альбина затихла и стала посапывать. Меня тоже тянуло в сон, но я крепился. Маша выглядела относительно бодро: то ли меньше нас пила, то ли была менее восприимчива к спиртному.

По ночному, пустынному после праздника городу мы быстро доехали до места. Едва переступили порог моей квартиры, Альбина скинула с себя дубленку и сапоги, прошла в комнату и рухнула одетая на кровать.

– Я полежу пять минут и встану, – сонным голосом сказала она. – Вы пока шампанское открывайте, позовете меня.