Арне Даль - Глушь

– Спасибо, – поблагодарил Бергер и взял одно печенье. Было заметно, что оно много лет пролежало в морозилке.

Эбба Хульт кивнула и продолжила:

– Мы с моей сестрой Эвой вместе переехали в Стокгольм, чтобы там учиться. Это, должно быть, случилось в тысяча девятьсот семьдесят третьем году. Она стала воспитательницей, а я логопедом. Она познакомилась с Уве Юнссоном, и они поженились в семьдесят восьмом. Через два года у них родилась Йессика.

– Вы так и не вышли замуж, Эбба?

– Честно говоря, я предпочитаю женское общество, – ответила Эбба Хульт и слегка улыбнулась. – Особенно если альтернативой является какой-нибудь Уве Юнссон.

– Значит, вам не очень нравился муж вашей сестры Эвы?

Хульт развела руками.

– Собственно говоря, ничего плохого об Уве сказать нельзя. Он был очень умен, занимался какими-то научными исследованиями. Но он всегда как будто отсутствовал. Например, мне кажется, что он очень мало общался с дочерью. А потом, когда случилось это несчастье, он вообще уехал, да еще и как можно дальше отсюда. Нашел какую-то работу в университете в Данидине.

– А где это?

– В южной части Новой Зеландии, – криво усмехнувшись, ответила Эбба. – То есть буквально так далеко, что дальше некуда.

– Эбба, вы не могли бы рассказать о несчастье?

Эбба Хульт сначала долго кивала, потом покачала головой.

– Поначалу все шло хорошо, – наконец заговорила она. – И все показатели были в норме. Спустя восемь лет после рождения Йессики у нее должен был появиться братик. Эва была безумно счастлива, они так долго этого хотели. Что об этом думал Уве, конечно, оставалось загадкой. Я никогда не заговаривала об этом с Йессикой, но ничто не указывало на то, что ей это не нравилось.

– И что же произошло?

– Внезапное кровотечение из-за отслойки плаценты, так, кажется, это называется. Эва была дома одна и не смогла добраться до телефона. Ее обнаружила Йессика. Ей было восемь лет, у нее был свой ключ, и когда она пришла из школы, она нашла мертвую маму и мертвого нерожденного брата в луже крови. Я взяла на себя заботы о ней, Уве сбежал в Данидин, даже, по-моему, не попрощавшись с дочерью. Очень скоро я получила над ней опеку.

Бергер и Блум переглянулись. Блум закрыла глаза и кивнула, Бергер продолжил задавать вопросы:

– Как на это отреагировала Йессика? Вероятно, с ней работал детский психиатр?

– Да, разумеется. Она год-другой ходила к врачу. Со мной она вела себя удивительно спокойно.

– А что потом? Вы опекали ее десять лет…

– Она была тихой. Даже в подростковые годы вела себя очень рассудительно. Но при этом сохраняла дистанцию. Она все больше отдалялась от меня, а потом вдруг в день своего восемнадцатилетия сказала, что поедет в США. Она стала совершеннолетней, я не могла ничего на это возразить. Кроме того, я и сама начала подумывать о возвращении в Елливаре.

– Судя по вашему рассказу, у вас были не очень близкие отношения?

– Они были настолько близкие, насколько это возможно между такими людьми, как я и она. У меня были свои секреты, у нее, вероятно, свои. У каждой из нас был свой мир, мы обе были по большей части погружены в себя. Я, например, так и не рассказала ей о своей сексуальной ориентации.

– Но что-то ведь ее интересовало? – спросил Бергер. – Чем она увлекалась в подростковые годы?

– Интернетом. В девяностые годы она много времени проводила в разных интернет-сообществах. Думаю, именно там она познакомилась с кем-то, кто пригласил ее в Америку.

– А друзья, подруги? У нее же должны были быть какие-то приятели.

– Она говорила, что они есть, но никогда не приглашала никого в гости.

– А мальчики? Молодые люди?

– Насколько я знаю, нет. Я пыталась как-то раз задать ей этот вопрос, но она от него отмахнулась.

– А потом отъезд в Америку. Почему вы думаете, что это связано с интернет-сообществами?

– Это одна из немногих вещей, о которых она рассказывала. О том, что в Сети она нашла возможность общения с такими же людьми, как она сама. Главным образом, в Америке.

Молли Блум наклонилась вперед и в первый раз вступила в беседу:

– Что значит «с такими же людьми, как она сама»? Она чувствовала себя особенной? Ведь иначе она бы так не выразилась. В чем была ее необычность? Кого она назвала «такими же людьми, как она сама»?

Бергер добавил:

– Дело в том, что, честно говоря, мы до сих пор совершенно не понимаем, какой она была. Вы действительно жили с Йессикой десять лет? Десять самых важных для формирования личности лет?

– Она умерла, – тихо проговорила Эбба Хульт. – Какое это теперь имеет значение? Дайте ей покоиться в мире.

– Она пережила нечто ужасное, – сказал Бергер. – В восемь лет она нашла свою маму мертвой, в луже крови, совершенно неожиданно. Это должно было наложить отпечаток, глубокий отпечаток. Вам надо рассказать нам больше, Эбба. Она не упокоится в мире, пока она покоится во лжи.

– Ваше расставание не кажется мирным, – дополнила его Блум. – Йессика дожидалась дня совершеннолетия, чтобы сообщить, что собирается в США, одна, в восемнадцать лет.

– Она должна была объяснить, почему именно туда, – сказал Бергер. – Для того, чтобы встретиться с «такими же людьми, как она сама»?

– Думаю, да, – ответила Эбба Хульт, опустив глаза. – Она сказала, что хочет познакомиться с реальностью, с неприкрытой реальностью. А не с инкубатором, в котором я держала ее взаперти.

– А вы держали ее взаперти в тепличных условиях?

– Я, разумеется, пыталась ее защитить. Она же пережила нечто, чего не должен пережить ни один ребенок.

– Но дали ли вы ей эту защищенность, Эбба? – спросила Блум. – Или вы давали ей только молчание и пустоту?

Вдруг непроницаемая оболочка Эббы Хульт дала трещину. И Бергер, и Блум заметили, как прошлое проникает за ее металлический панцирь. Или как этот панцирь сам спадает.

– Я пыталась! – воскликнула она срывающимся голосом. – Я правда пыталась. Я оказалась матерью совершенно внезапно. Я не хотела становиться матерью, никогда не планировала ей стать. Я не знала, как надо поступать. Я думала, ей нужны были тишина и покой.

– Вы не могли с ней поговорить? – спросила Блум.

– Это было нереально. Мы как будто говорили на разных языках.

– И все же вы должны были выяснить, чего она хочет, разве не так? Как бы то ни было, это предполагал ваш долг опекуна, который вы сознавали. Что за «неприкрытую реальность» она имела в виду? Что это за «такие же людьми, как она сама», с которыми ей хотелось познакомиться? Ведь вы же наверняка заглядывали в ее компьютер, когда ее не было дома? Вы наверняка искали в истории посещений, в каких сообществах она состояла? Что вы обнаружили? Что это за вещи, которые, если о них заговорить вслух, не позволят ей упокоиться в мире?