Арне Даль - Глушь

Дома на обоих мониторах стоят, как будто окаменелости, заключенные во время, превратившееся в лед, а потом в камень. Ничто не движется. Ничто, кроме пистолета на столе. Пистолета, который никогда не останавливается.

Жизнь, состоящая из абсолютной преданности, верности. Жизнь, построенная на том, чтобы никогда не подвергать сомнению приказы.

В комнате очень холодно. Как будто она прорублена прямо в обледеневшей горе. Как будто он сидит внутри горы около полюса бесконечности и готов вырваться наружу.

Время течет. Он теряет над ним контроль. Больше не получается измерять, считать. И он сидит как на иголках. Все время как на иголках.

Что-то должно произойти.

И если что-то не произойдет само, он должен сделать так, чтобы оно произошло.

Так больше нельзя. Наблюдатель ждал достаточно долго.

Пока пистолет вертится, наблюдатель аккуратно натягивает тонкие кожаные перчатки. Потом прижимает пистолет. Его Sig Sauer P226 останавливается, дуло направлено в сторону мониторов, где мужчина и женщина зияют своим отсутствием.

Сегодня наблюдатель ничего не пишет.

Вместо этого он берет свой пистолет и идет к двери.

Понедельник, 23 ноября, 13:42

Бергер посмотрел на часы. Они сидели практически неподвижно, дожидаясь нужного момента. Обычно бурная деятельность теперь затихла. Теперь почти вся деятельность происходила внутри них.

И вдруг снаружи послышался шорох. Их взгляды мгновенно встретились. Бергер и Блум напряглись, выжидая. Это был странный звук, шуршащий, как будто что-то шевелилось внутри стены.

И потом полная тишина.

Блум сделала небольшой шаг в сторону, поближе к столу. От двух людей словно осталось только четыре глаза.

Вдруг тот же звук донесся снова. Торопливый, шелестящий, невнятный шорох вдоль стены, явно вблизи входной двери.

Блум резко дернулась, подскочила к столу, сдернула красный платок, бросила Бергеру пистолет. Пока он на удивление медленно летел через комнату, у Бергера в голове мелькнула фраза из письма Йессики Юнссон: «Потому что я снова слышу тот звук – быстрое шарканье, резкое поскрипывание. Никогда он не раздавался так близко».

Как только Бергер поймал пистолет, на веранде раздалось уже не шуршание, а несколько отчетливых шагов. Блум, подняв оружие, метнулась мимо Бергера к двери, и оба они выскочили на веранду, держа пистолеты наготове.

Там никого не оказалось.

Веранда была абсолютно пуста.

Стоя на почти тридцатиградусном морозе, Бергер и Блум оглядели местность, насколько хватало взгляда. Только белый снег. Безупречно белый ландшафт. Вокруг ничего не происходило, не видно было ни единого намека на живое существо.

Бергер побежал по снегу, мимо места, где они принимали душ. Он слышал у себя за спиной Блум, слышал, что она прикрывает его, каждую секунду. Он завернул за угол дома, она тоже. Никаких следов. Последняя стена, там тоже пустота.

Они вернулись назад, обойдя вокруг дома. Остановились, тяжело дыша. Блум внимательно посмотрела на снег рядом со следами неуклюжих шагов Бергера. Подошла поближе, села на корточки.

Когда Блум показала дулом пистолета на снег, Бергер ничего там не увидел. Подойдя поближе, тоже сел на корточки.

И тогда он увидел следы. Маленькие кружочки, внутри которых виднелись кружочки еще меньше, как будто на снегу были нарисованы цветы.

– Песец, – сказала Блум. – Они почти невидимы благодаря белой шкуре.

Бергер не мог вымолвить ни слова. Он стоял и смотрел вдаль.

С совершенно отсутствующим видом.

Вернувшись в дом, они попытались сосредоточиться. Внутри в воздухе разливалось живительное тепло.

Вдруг из компьютера донесся сигнал вызова, настойчивое бренчание. Взгляд Блум изменился, в нем засветилось понимание. А на экране появилась пожилая женщина.

– Я ведь сказала, что умею пользоваться Скайпом, – сказала Лаура Энокссон.

Бергер сел рядом с Блум, но так, чтобы не попасть в объектив видеокамеры. Он чувствовал, что его трясет.

– Я ни секунды не сомневалась, – сказала Блум, стуча зубами, но стараясь унять дрожь. – Спасибо, что перезвонили, Лаура. У меня к вам еще пара вопросов.

– Я так и поняла. Задавайте.

Бергер увидел, что Блум на мгновение закрыла глаза; судя по всему, это значило, что она старается привести в порядок спутанные мысли, обдумывает. Обдумывает тщательно. И быстро.

– Что вы знаете о прошлом Йессики Юнссон? – задала она вопрос, обращаясь к экрану.

– Немногое, – ответила Лаура Энокссон. – Единственный ребенок в семье из Рогсведа. Мы никогда не говорили о ее родителях, но я заметила, что это была болезненная тема.

– Лет в восемнадцать-девятнадцать она провела год в США, – сказала Блум.

– Об этой поездке она тоже ничего не рассказывала.

– Совсем ничего? Вы ведь проводили с ней много времени после того, как ее избил Эдди Карлссон, наверняка часто оставались наедине и беседовали с глазу на глаз. Это были очень тяжелые для нее дни.

– Да, это так, – подтвердила Энокссон. – Малышка Йессика. Бедная девочка. Иногда мне казалось, что ей пришлось столкнуться со всем злом, царящим в патриархальном обществе. Это немало.

– Она была озлобленной?

– Скорее, собранной. Как будто ждала подходящего момента.

– Ждала подходящего момента?

– Я не могу этого как следует объяснить, – задумчиво протянула Энокссон. – Она все повернула внутрь, словно накапливая что-то в себе. Об этом наверняка больше известно Эббе.

– Эббе?

– Вы ведь, конечно, говорили с Эббой? Тетей Йессики, из Елливаре.

– Нет, мы не знаем никакой тети из Елливаре.

– Ее зовут Эбба Хульт, – уверенно сказала Лаура Энокссон.

Огонь в камине отбрасывал колдовские отсветы на гостиную в маленькой однокомнатной квартире. За окном виднелся белый силуэт подсвеченной Елливарской церкви. На столике перед собеседниками над тремя чашками кофе поднимался пар, и стояло блюдо с семью видами печенья.

Бергер помешал ложечкой кофе и поднял глаза на женщину. Хотя ей было за шестьдесят и волосы уже поседели, лицо ее напоминало Йессику Юнссон. Не в последнюю очередь благодаря ясному, но блуждающему взгляду на строгом лице.

– Итак, Эбба, – начал Бергер. – Расскажите о ваших с Йессикой отношениях.

– Она была моей племянницей, – сказала Эбба Хульт. – Но что касается настоящего времени, то я знала о ней только то, что она живет в Порьюсе. И вот узнала, что там произошло.

– Но она ведь росла здесь, в Рогсведе, живя у вас?

– Да, с восьми лет до восемнадцати.

– А почему не у родителей?

Эбба Хульт поморщилась и отпила немного кофе.

– Угощайтесь печеньем, – сказала она, подкрепив слова жестом в сторону переполненного блюда. – У меня редко бывают гости.