Кунио Каминаси - Сделано в Японии

— То есть вам джипы, а им — лимузины?

— Именно так. Мы ведь давно уже на «марки» и «крауны» не претендуем. Зачем они нам во Владике? Пускай на них басмачи пакистанские ездят.

— А джипы?

— А вот внедорожники — это уже наше! Это родное! Смотрите, Ганин-сан, какой чудный «челленджер»! Покататься не хотите?

— В другой раз как-нибудь… — кисло ответил Ганин.

— А чего? Хорошая машина! Большая, мощная, проходимость высокая, клиренс замечательный — тоже высокий!..

— И как же вы такую коллекцию здесь собрали, Коврига? — Я посмотрел на него и сел за слесарный стол на металлическую табуретку.

— Это только часть нашей коллекции, да, Ливер?

— Часть? — Я недоверчиво посмотрел на Ковригу.

— Конечно, часть. Мы ведь здесь уже третий год. На наших внедорожниках знаете сколько знаменитостей в Приморье ездит! О — го — го! И политики, и паралитики, и депутаты с мандатами!

При слове «мандатами» Ливер — Накамура яростно заржал, а мрачный Ито несколько повеселел.

— И как она, эта коллекция ваша, формируется?

— Все-то вам расскажи, Минамото-сан!

— Секрет?

— Да нет, особого секрета нет. Тем более что нам теперь после этой вот с вами встречи придется систему, как вы говорите, формирования коллекции подкорректировать…

— Так поделитесь секретом!

— Такие секреты в могилу с собой уносят, Минамото-сан!

— Умирать собрался, Коврига?

— Я — нет, — усмехнулся Коврига. — А вот некоторые из присутствующих… — Он перевел взгляд с меня на Ганина.

— Что-то вы уж мрачно настроены, Коврига! У вас же праздник сегодня, как я понял! Автошоу!

— Шоу будет в субботу во Владике! А пока только подготовка…

— На «Сахалине—12» товар вывозить будете?

— И все-то вы знаете, Минамото-сан!

— Чего не знаю, Коврига, о том догадываюсь.

— Понятно — понятно!

— Значит, на «Сахалине»?

— А хоть бы на «Сахалине» — вам-то теперь чего?

— А таможни не боитесь?

При слове «таможня» Коврига сладко заулыбался и обратился к Накамуре по-японски:

— Эй, Ливер, ты таможни отарской боишься?

— Ой, боюся — боюся! — засюсюкал по-русски Накамура.

— Но ведь, Минамото-сан, таможни бояться — на паром не ходить, сами знаете…

— Значит, пэтээски на весь товар готовы?

— А то!

— Сколько Маэно за свои услуги имеет?

— Маэно?

— Начальник таможни.

— Ах, этот Маэно!.. — Коврига подошел к «челленджеру» и проверил на прочность тяжелый «кенгурятник». — Все-то вы знать хотите, Минамото-сан, все-то вы хотите знать…

Коврига кивнул двум качкам, закрывавшим нам с Ганиным пути к отступлению, они подскочили к нам со спины и синхронно вывернули руки. Боли я не почувствовал — была только обида, детская, острая обида за то, что вот так дешево и глупо мы с Ганиным попались в ковригинские лапы, выбраться из которых нам теперь будет проблематично. Ни я, ни Ганин вырываться не стали, и, пока качки держали нам руки, Ито с Накамурой стянули их серой лавсановой бечевкой, столкнули на пол, ногами подогнали к автоподъемнику над свободной ямой и намертво прикрутили нас со спины к противоположным столбикам домкратов. Мы с Ганиным сидели теперь на холодном полу притянутые к домкратам и, как мне кажется, удивительно похожие на идиотов — путешественников, которых ветер в голове занес в африканские джунгли, где их схватили злые дикари и стали готовить к ритуальному закланию.

— Чего с ними делать, Бугор? — прорычал один из атлетов.

— Пока надо им дать поспать, — задумчиво произнес Коврига, — а там видно будет. Может, они нам еще в живом виде понадобятся. По крайней мере, сегодня пускай просто отдохнут. Ливер, позаботься о гостях, хорошо?

Что делал за нашими спинами в далеком и темном углу ангара Накамура, ни мне, ни Ганину видно не было, но только через три минуты я ощутил у себя над правым ухом его мерзкое, тяжелое сопение и преследующее меня уже который день луковое дыхание.

— Тунцовый салат? — попытался я схохмить в его адрес.

— Ага, тунцовый, — охотно согласился со мной Накамура, и тут я ощутил под лопаткой острый укол. Боль перешла в ломоту, ломота — в истому, и сквозь молочный туман, заполняющий глаза и мозги, я увидел Накамуру выходящего из-за моей спины со шприцем в руке и направляющегося к Ганину. Как Ливер добрался до Ганина и добрался ли вообще, я уже не видел.

На этот раз в чувство меня привела «продажная женщина»: глухая ганинская матерщина становилась все громче, и я разодрал в конце концов склеенные, казалось, навечно веки. Время, которое я отсутствовал в этом мире, не оставило в моем сознании никаких воспоминаний — это был глубокий, без излишеств типа эфемерных сновидений и переворачивания с бока на бок, сон, от которого, впрочем, почему-то слегка тошнило. Я огляделся по сторонам. За время моего отсутствия картина внутри мастерской несколько изменилась: теперь в ней было больше пустот, больше свободного пространства. Во — первых, из носителей человеческой плоти теперь имелись только мы с Ганиным: Ганин сидел, так же как и я, спиной к домкратной стойке, только в отличие от меня сидел не спокойно и расслабленно, а весь как-то странно извивался, словно у него страшно чесалась спина, как если бы он, скажем, не мылся несколько дней и теперь пытался что было силы чесать ее о бесчувственный металл. А во — вторых, все три автомобильные ямы стояли теперь открытыми: ни «патрола», ни «челленджера» над ними уже не было.

Я повернулся в сторону Ганина:

— Ты чего там трешься, Ганин?

— Свободу добываю, — прокряхтел он мне в ответ.

— А — а, а я думал, огонь…

— Шути — шути, Такуя!

— Давно ты так дергаешься?

— Недавно… — выдавил Ганин, напряг жилы на лбу и на шее, дернулся что было силы, вспомнил опять «продажную женщину», «вступление в половой контакт с матерью собеседника», вскочил на ноги и освободившимися от пут руками схватился за голову Он стоял над ямой, шатаясь и постанывая, и мне пришлось окликнуть его, чтобы он, чего доброго, не рухнул бы вниз.

— Ты чем это веревку перепилил, Ганин?

— Мусором японским, — прошептал Ганин и показал мне алюминиевое колечко от кофейной банки.

— А чего ты такой, Ганин?

— Башку свело! — Ганин продолжал качаться, но в то же время стал робко двигаться в моем направлении.

— Ты встал слишком резко, Ганин! Не надо в нашем с тобой возрасте резких движений делать! Без женщин, по крайней мере!

— Дохохмишься ты, Такуя! — Ганин опустился на колени за моей спиной и принялся кряхтеть над веревками.

— Где они? Ты их видел, Ганин?

— Понятия не имею! Чего они нам вкололи?

— Хрен их знает! Депрессант какой-то!.. Может, морфий… Скоро ты там, Ганин?

— Хорошо, у меня пиджак плотный, не все под кожу ушло… — продолжал кряхтеть позади меня Ганин.