Песах Амнуэль - Расследования Берковича 11 [сборник]

Проснулся он с тяжелой головой — лучше бы вовсе не ложился. В шесть вечера он опять был на работе, просмотрел дневную сводку — инцидентов было много, но практически все связаны с последствиями теракта: свое возмущение люди выражали кто как мог, и полицейским доставалось как никогда.

В начале восьмого позвонил дежурный и сказал деловито:

— Убийство на Моше Даяна. Разборка наркоманов. Машина ждет, Рона я предупредил.

Доклад патрульного, сержанта Алика Сермана, инспектор слушал по телефону, когда машина, включив сирену и мигалку, мчалась по пустынным улицам — похоже, в этот вечер все люди устремились на набережную.

— Убит Авигдор Киперштейн, двадцати четырех лет, — голос Сермана звучал в салоне машины глухо, в динамике что-то трещало, и Беркович с трудом воспринимал отдельные слова. — Он давно на учете в полиции, я его хорошо знал. Торговал наркотиками, несколько раз его задерживали, но доказать ничего не удавалось… Тело Киперштейна мы обнаружили в его квартире, сосед пожаловался на шум, он жалуется довольно часто, я сам несколько раз выезжал на вызовы. Буянила компания, которая собиралась у Киперштейна. Музыка, крики, иногда до драк доходило. Но успокаивались по первому требованию. Полицию уважали.

Беркович хотел было прервать Сермана — все эти подробности он мог рассказать и потом, сейчас главное — убийство. Будто почувствовав недовольство инспектора, патрульный неожиданно перешел к описанию событий нынешнего дня.

— В восемнадцать десять, — сказал он, — в полицию опять позвонил сосед Киперштейна. Сейчас только вечер, поэтому нельзя сказать, что крики в квартире нарушают закон. Но все-таки мы выехали — я думал, что удастся накрыть наркоторговцев. Дверь оказалась не запертой, кроме самого хозяина никого не было. Киперштейн лежал в салоне с пробитым черепом. Явные следы борьбы — перевернут шкаф, одежда на Киперштейне разорвана. В дорожной сумке я нашел семь пакетиков с «экстази»…

Машина подъехала к дому, где уже собрались зеваки, и Беркович попросил патрульного прервать на время свой рассказ. Поднявшись на третий этаж, инспектор вошел в раскрытую настежь дверь и обнаружил сержанта Сермана, сидящего за журнальным столиком и дописывавшего протокол. Эксперт Хан сказал после пятиминутного осмотра:

— Все верно, смерть в результате удара по затылку тупым тяжелым предметом.

— Вот он лежит, — мотнул головой сержант. У ножки дивана валялась гантель, на которой ясно были видны следы крови.

— Когда наступила смерть? — спросил Беркович.

— Примерно час назад, — сказал Хан. — Максимум полтора. Не больше.

— Соответствует, — кивнул сержант. — Сосед позвонил в восемнадцать десять, тогда из квартиры еще были слышны вопли…

— Где обнаружили наркотик? — спросил Беркович, и Серман взглядом показал на черную дорожную сумку, лежавшую под вешалкой.

— Поищите, — сказал инспектор. — Может, наркотики есть не только в этой сумке.

Час спустя Беркович вернулся в управление, имея список подозреваемых, составленный по словам соседей, хорошо знавших всех, кто обычно посещал Киперштейна.

Беркович заканчивал изучение собранных материалов, когда позвонил сержант Серман.

— Рискин отпадает, — заявил он, — его сегодня вообще нет в Тель-Авиве. Шамай тоже — он со вчерашнего дня лежит в больнице: передозировка наркотиков. Еще трое подозреваемых из списка утверждают, что сегодня к Киперштейну не приходили, хотя надежного алиби представить не могут. Я задержал всех троих, и что мне с ними делать?

— В камеру, — решил инспектор. — Буду разбираться с каждым в отдельности.

Первым привели Мордехая Сегаля — тщедушного парня лет двадцати трех. То, что он наркоман, видно было невооруженным глазом, как и то, что нанести Киперштейну удар, проломивший череп, этот парень был, похоже, не в состоянии. Сегаль утверждал, что никогда — и сегодня тем более — их компания не собиралась у Киперштейна в дневное время. Обычно — после десяти вечера. Днем у всех свои дела. Люди работают.

Непохоже было, чтобы Сегаль утруждал себя работой, но непохоже было и на то, чтобы он врал. Отправив парня в камеру, Беркович вызвал Арона Московича — в отличие от Сегаля это был крупный детина, смотревший на инспектора зверем и отказывавшийся отвечать на вопросы. На один вопрос он, впрочем, дал четкий и недвусмысленный ответ:

— В шесть я был дома, спал, — заявил Москович. — Меня сержант с дивана и выдернул.

Последнее утверждение соответствовало действительности. Как и заявление третьего подозреваемого — Яакова Ойзермана — о том, что он не мог быть в шесть у Киперштейна, потому что сидел в очереди к семейному врачу.

На часах было одиннадцать вечера, когда Беркович закончил допросы. Конечно, все подозреваемые — наркоманы, и не исключено, что приторговывают наркотиками. Но к убийству Киперштейна, похоже, никто из них не имел отношения. Дело было не только в алиби — весьма ненадежных, кстати, — но и в том, что никто из соседей не видел сегодня, как кто-нибудь из этой компании входил в квартиру Киперштейна или выходил из нее. Никто из соседей, правда, и самого Киперштейна сегодня не видел, а ведь он наверняка покидал квартиру и возвращался.

Дежурство Берковича в управлении закончилось в полночь, и он поехал домой, чувствуя, что засыпает на ходу. Наташа уже спала, Арика она положила рядом с собой, и Берковичу пришлось довольствоваться местом на диване в салоне. Ему было все равно — он уснул, едва опустив голову на подушку.

Утром инспектор отправился к дому, где жил Киперштейн, и позвонил к соседям погибшего. На звонок вышла миловидная смуглая женщина лет двадцати пяти, за подол ее платья цеплялся трехлетний мальчишка. Вчера Беркович уже беседовал с ее мужем Эли, вызвавшим полицию.

— Нас с сыном не было дома, — сказала женщина, назвавшаяся Ронит, — мы с утра уехали к моей матери в Бат-Ям и вернулись поздно вечером.

— Я хотел бы поговорить с вашим мужем, — сказал Беркович.

— Он на работе, — сказала Ронит. — Вернется в пять или шесть.

— Вы хорошо знали Киперштейна? — спросил инспектор.

Реакция Ронит его поразила. Женщина прижала ладони к губам, будто хотела сдержать крик, глаза ее наполнились слезами, она замотала головой и неожиданно разрыдалась.

— Нет, нет… — бормотала она, пока Беркович наливал колу из стоявшей на столе бутылки. Мальчишка путался под ногами и ревел громче матери.

— Извините, — сказал Беркович, — я поговорю с другими соседями, а потом еще раз приду к вам. Хорошо?

В квартире этажом ниже ему открыл дверь старик лет восьмидесяти на вид — сухой, как осенний лист, но бодрый, будто только что вернулся со спортивной тренировки.

— Да, шум был сильный, — сказал он, отвечая на вопрос Берковича. — Начался в половине шестого, необычное время для Киперштейна. Крики, вопли, громкая музыка. А потом неожиданно все стихло. Это, наверно, когда полиция приехала.