Жан-Кристоф Гранже - Конго Реквием

Гаэль внимательней пригляделась к собеседнице. Обладательница пышной и блестящей черной шевелюры, без сомнения крашеной, она выставляла ее напоказ, как нувориш – пачку бабок в кабаке, кичась заодно и чрезмерным загаром, с неизбежностью навевающим мысли о Лазурном Береге и праздности с золотым обрезом. Что до ее азиатских корней, они сводились к черной подводке глаз, поднимающейся к вискам.

– А по жизни чем занимаешься?

Гаэль задала вопрос, чтобы не говорить о себе, – у нее даже не было сил отбрить соседку, что с ее характером свидетельствовало о крайней слабости.

– Да я в искусстве…

Она даже не стала слушать продолжение. Та произнесла это слово, как сказала бы «в колбасном бизнесе». Она, конечно же, была уверена, что Ле Корбюзье – это коньяк, музыка началась с «Битлз» и закончилась Шакирой, живопись – это финансовая инвестиция, а Пазолини – название блюда итальянской кухни. «В искусстве…»

Гаэль чувствовала себя совершенно потерянной. Ее собственная карьера летела в тартарары – на самом деле она там пребывала уже давно. У нее не было никаких перспектив и даже сил искать клиентов на час, чтобы обеспечить себя карманными деньгами. И при этом – ни дружка, ни подруги.

Она была одна. Одна со своими костями. Со своим голодом. Со своими воспоминаниями.

– А ты?

– Что – я?

– Чем ты еще занимаешься по жизни, кроме этого?

Мозги конголезца, разбрызганные по потолку. Последние слова Эрика Каца в туннеле. Кровь Крипо, стекающая на рукав, когда она воткнула ему лезвие в горло. Листва платанов, когда она выбросилась с третьего этажа…

– Ничем особенным.

Когда Паскаль Виар открыл дверь своего кабинета, на пороге с пушкой в руке стоял Эрван.

– Ты пришел пригласить меня на ужин?

– Пропусти.

– Тебе все неймется? Ты…

Эрван врезал ему по щеке, не выпуская пистолета, потом ногой захлопнул за собой дверь. Виар отлетел к письменному столу. Пока он поднимался, его уже обезоружили. Из носа у него шла кровь. С синяком на другой скуле (от чайника) образ антиглобалиста обрел должную законченность.

– Пикнешь, дернешься, придумаешь что еще – и получишь пулю.

– Ты что, больной? Ты хоть соображаешь, где мы находимся?

– В пасти волка, – усмехнулся Эрван, хватая его за лацканы пиджака и толкая в кресло. Он немного переигрывал, изображая из себя невменяемого, чтобы заставить эту сволочь выложить все. – Ты меня уже неплохо отымел со своими россказнями про террористов. Так что теперь ты мне расскажешь все, что знаешь про Жан-Луи Ласея, спецбольницу Шарко, Изабель Барер, Филиппа Усено. А главное, не пори всякую чушь: я уже схавал свою порцию с утра пораньше.

– Твоя карьера закончена, козел, – прошипел Виар, хватая листок бумаги, чтобы остановить кровь.

– Какая еще карьера? Сначала постараемся сделать нашу работу. Я тебя слушаю.

– Не понимаю, о чем ты.

Эрван по-прежнему держал его на мушке, сжав пистолет обеими руками.

– Я же сказал: прекрати нести чушь. Ласей. Усено. Барер. Дай мне связки, и я исчезну, закрыв пасть.

– Ты действительно ни хрена не понял.

– Поэтому я и здесь.

– Ты приплыл не к тому берегу, старик. Правосудие на моей стороне.

– Пока что я вижу только мерзавца, который продолжает свои махинации.

– Знакомая картина, а?

Меньше всего Эрван хотел вступать на почву личных взаимоотношений: легендарная взаимная ненависть между Виаром и Морваном, куча интриг с обеих сторон. Кстати, он не болел ни за того, ни за другого.

Он выбрал подходящий крючок для ловли щуки:

– Вчера вечером Ласей, когда его арестовали, позвонил тебе. Час спустя прокуратура Кемпера подписала приказ об освобождении. Объясни мне это чудо.

Виар вздохнул. Бумага, которую он запихнул себе в ноздрю, закрывала ему пол-лица. Смешнее некуда. Наконец он встал и двинулся к письменному столу.

– Не туда. На диван.

Помещение, сравнительно просторное, располагало уголком для совещаний, с круглым столиком, несколькими стульями и софой. Виар рухнул среди подушек, откинув голову назад. Его рубашка и свитер были заляпаны пятнами крови.

Молчание. Эрван, не опуская пистолета, из которого целился в хозяина кабинета, взял стул и устроился по другую сторону столика. Это противостояние копов в самом сердце Министерства внутренних дел было верхом несообразности. В глубине души, признался он себе, ты об этом всегда мечтал. Убить отца. Нарушить последний запрет. Устроить бардак в святая святых . Но его гнев уже переплавлялся в груз печали. В мертвого не выстрелишь .

– Ласей работает на нас, – выдал наконец Виар, перехватив взгляд Эрвана.

– Ты мне уже морочил этим голову с Усено, не далее как утром.

– Это долгая история.

– А мы никуда не спешим.

Виар криво усмехнулся:

– В девяностые годы Ласей с Усено открыли клинику в Шату.

– Мы об этом уже говорили.

– В то время они работали в сотрудничестве с фармацевтическими лабораториями и составляли протоколы тестов, которые проводили на пациентах-добровольцах.

– Добровольцах? В приюте для душевнобольных?

– Ты понимаешь, что я хочу сказать. На самом деле они проводили собственные исследования. Я в этом ничего не понимаю, но тогда основным направлением были нейромедиаторы.

– Этим утром ты постарался втюхать мне, что «Фельятинки» были секретной тюрьмой, где допрашивали бородачей. Теперь ты хочешь, чтобы я поверил, будто они были передовой лабораторией? Там же просто убежище для депрессивных.

– Все это, вместе взятое. Только продлилось недолго. В середине двухтысячных Усено сорвался с крючка. Он был слишком выбит из колеи своим разводом и думал только о бабках. Решил развивать бизнес. А в конце концов разбился в Греции вместе с малышами.

– А Ласей?

– Вот он не желал отступать. Он начал работать в госучреждениях типа Шарко, но вышел из доверия у лабораторий: настоящим неврологом был Усено.

Виар вытащил наконец бумажный кулек из ноздри и встал. Эрван дослал пулю в ствол. Этот щелчок всегда производит должное впечатление, даже на Виара.

– Если не возражаешь, я приготовлю себе кофе.

Опять тот же номер на арене: Прыщ, любитель изысканных напитков. Что может быть опаснее фашиствующего молодчика при погонах? Тот же молодчик с кастетом из велосипедного ключа.

– Тебе сделать? – предложил Виар, стоя у кофеварки.

– Лучше продолжай.

– Ристретто интенсо, если желаете…

– Пей хоть мочу тибетского ламы, если хочешь, но закончи свою историю. Над чем работали Ласей и Усено?

Виар взял чашку и снова устроился на софе: он опять вошел в образ. Эрван, в свою очередь, убрал пистолет в кобуру. Тональность он задал, незачем бесконечно играть в ковбоя.