Лев Самойлов-Вирин - Майор милиции

— Сегодня он не ночевал дома. Приехал на дачу незадолго до моего отъезда.

Гончаров посмотрел на часы.

— Сейчас без четверти одиннадцать. Надо поторопиться.

— Надо торопиться! — как эхо, повторил Кривошеев.

— Вы, Сергей Михайлович, поедете с нами. Главное, не мешкать.

Мы вышли на улицу. Моросил дождь. Мокрый асфальт мостовой блестел и искрился под ярким светом фонарей. Две машины ожидали нас у ворот соседнего дома. В одной поместились Дроздов и его сотрудники. Гончаров, Кривошеев и я сели в другую. Машины развернулись и понеслись по еще оживленным улицам.

Мимо нас точно проплыли стадион «Динамо», Аэропорт, поселок Сокол. Сквозь стекла мелькали вперемежку многоэтажные дома, небольшие домики, огоньки каких-то строений, заборы новостроек, застекленные крыши заводских корпусов. Наконец город кончился, и по обеим сторонам шоссе потянулись поля, перелески, дачные поселки.

Гончаров наклонился к шоферу и о чем-то спросил.

Откинувшись обратно на спинку сиденья, он сказал:

— Скоро Локтево.

Через некоторое время машина резко свернула вправо. При слабом свете редких уличных фонарей стали видны очертания домиков, разбросанных на небольшом расстоянии друг от друга. Перед нами расстилалась маленькая дачная улочка, по обеим сторонам которой темнели крыши и мезонины дач. Машина замедлила ход и остановилась. Я увидел, как сзади на небольшом расстоянии от нас погасли фары второй машины. На улице не было видно ни одного прохожего. Только лай собак нарушал ночную тишину да в соснах шумел ветер.

— Прошу вас пока оставаться в машине, — сказал майор и бесшумно вышел. Некоторое время мне была видна его фигура, потом она словно растаяла в темноте. Мы сидели молча, и только Кривошеев, тяжело вздыхая, изредка что-то шептал.

Скоро Гончаров вернулся. Отворив дверцу машины, он тихо сказал, обращаясь к Кривошееву:

— Люди расставлены. Все идет по плану. У меня к вам просьба: зайти на дачу и показать, где находится ваш квартирант.

Кривошеев ничего не ответил. Послышался его очередной тяжелый вздох. Видимо, поняв, в каком состоянии он находится, Гончаров успокоительно добавил:

— Да вы не нервничайте, никакой опасности нет, мы все предусмотрели и все учли. Вы хозяин дачи, приехали к себе, что в этом особенного? Если он там, а судя по тому, что не видно ни огонька, уже спит, тем лучше. Я пойду вместе с вами. Хорошо?

— Хорошо, — хрипло проговорил Кривошеев. Гончаров, протянув руку, помог ему выйти из машины.

В машине остались я и шофер. Снова воцарилась тишина. Шофер переложил пистолет из заднего кармана брюк в пиджак и стал напряженно всматриваться в темноту.

Давно забытые фронтовые ощущения проснулись во мне.

Нервы напряглись, слух улавливал малейший шорох, привыкшие к темноте глаза начали различать отдельные предметы.

Послышались быстрые шаги. Бегом возвращались сотрудники Дроздова. Неужели все кончилось?

Я тихо окликнул капитана. Он, не останавливаясь, махнул рукой и побежал к своей машине. Машина тут же начала разворачиваться, и ее красные огоньки быстро исчезли в темноте. Почти тут же подошли Гончаров, Кривошеев и с ними один из сотрудников Дроздова, лица которого я так и не смог разглядеть.

— В чем дело, Федор Георгиевич? — спросил я.

— Птичка улетела! Товарищи поехали перекрыть шоссе, а я со старшим лейтенантом Машукиным поеду на станцию. Судя по горячей воде в чайнике, он ушел незадолго до нашего прихода. Товарищ Кривошеев, садитесь с шофером, показывайте кратчайшую дорогу на станцию. Поезд должен пройти через Локтево в час сорок пять минут. Мы успеем.

Теперь машина неслась, не разбирая дороги. Нас бросало из стороны в сторону… Мы поворачивали, крутили, объезжали деревья, строения… Наконец тряска кончилась. Мы выехали на асфальтированное шоссе. Через несколько секунд показалась станция, и мы остановились на значительном расстоянии от нее.

— Товарищ Кривошеев, — приказал Гончаров, выходя из машины, — вы только издали укажите его, больше от вас ничего не требуется.

В темноте все двинулись к одноэтажному зданию станции, стоявшему посреди длинной деревянной платформы.

— Вы что, тоже хотите пойти с нами? — тихо спросил меня Гончаров.

— Я хочу участвовать в задержании преступника. Разрешите! — ответил я.

— Нельзя. Операцию проводят сотрудники милиции, и я не имею права привлекать посторонних. Наблюдайте издали.

Повелительный тон его не допускал возражений. Майор повернулся к Машукину и спросил:

— Пистолет в порядке?

— В порядке, товарищ майор, не беспокойтесь.

— Пошли, только без шума! Без моего разрешения оружия не применять.

Майор стал подниматься на платформу. Кривошеев с Машукиным обогнули ее и пошли низом. Я некоторое время смотрел вслед, дал им возможность удалиться, потом последовал за Гончаровым. Скоро станционное здание скрыло его от меня. Несмотря на позднее время, платформа была хорошо освещена, и, поднявшись на нее, я сразу увидел Гончарова, одиноко стоявшего возле киоска. Я подошел к нему. Он укоризненно покачал головой.

— Как дела? — спросил я.

— Он в конце платформы.

— Федор Георгиевич, я тоже пойду туда, иначе я ничего не увижу.

— А что там видеть? Впрочем… — Гончаров на мгновение задумался, — идите, сядьте на ближайшую от этого субъекта скамейку и делайте вид, что ждете дачного поезда. Только ни во что не ввязывайтесь…

— Хорошо, обещаю!

На платформе было пусто. Редкие уезжающие собрались под навесом и ждали поезда. Небольшая группа молодежи пела под гитару: «А парень с милой девушкой на лавочке прощается…» Запевал приятный девичий голос.

Неторопливо шагая, я пристально глядел по сторонам… И вдруг увидел в самом конце платформы, на скамейке, вдали от фонаря, одиноко сидящего человека. Стараясь не вызывать подозрения, с деланной беспечностью я опустился на ближайшую свободную скамейку и огляделся. Ни Гончарова, ни его сотрудников нигде не было видно.

Как бы между прочим я взглянул на своего соседа.

Грачев сидел в позе отдыхающего человека, откинувшись на спинку скамейки и вытянув длинные ноги.

Это был крупный, хорошо сложенный мужчина, одетый в серый костюм. Овальное лицо, не лишенное приятности, все же таило в себе какую-то несоразмерность… Тяжелый, словно каменный, подбородок, тонкие губы, слегка сужающийся кверху лоб и большие холодные, чуть выпуклые глаза. Грачев был, без сомнения, силен: это чувствовалось во всей его крепко сбитой, массивной фигуре. Однако в нем не было ничего особенного, ничего запоминающегося. Он казался спокойным, равнодушным, и это, пожалуй, было самое страшное.

Небольшая рыжая кошечка, вытянув длинный хвост трубой, поднялась по ступенькам и, мягко ступая, важно пошла по платформе.