Сьюзен Хилл - Опасность тьмы

— Большинство людей с тобой бы согласились.

— Мне кажется, что мы меняемся. Женщины. Девочки ведут себя как мальчики. Они проявляют мужскую агрессию, и у них мужское отношение ко всему — они пьют как мужчины, они дерутся как мужчины, иногда даже с большей готовностью.

— Каждый субботний вечер в центре Бевхэма.

— Я всегда учила Ханну быть сильной, иметь свое мнение и уметь его отстаивать, мыслить независимо… Может, я вообще делаю все неправильно?

— Я бы не стал беспокоиться. У нее очень девчачья розовая спальня.

— Когда я училась, я была одной из трех девушек среди семнадцати мужчин у себя на потоке. Если Ханна пойдет в медицину, она увидит обратную картину.

— А это проблема?

— Нет, конечно, нет. Но тут требуется полностью изменить структуру отношений. В том числе принципиального отношения мужчин к жизни.

— Я не думаю, что Эдди Слайтхолм вписывается в твою новую концепцию… Ей тридцать восемь. Она одинока. Я не знаю, что заставило ее пойти на такое, но очень сомневаюсь, что это новое социальное мироустройство.

— А что тогда?

— Ты мне скажи.

— Я не психиатр.

— И не надо. Просто вспомни… Не так давно у тебя был опыт достаточно близкого знакомства с психопатом… Ты видела, как он себя ведет.

Кэт покачала головой.

— Не надо.

Она не могла допустить, чтобы эта черная тень омрачила такой замечательный солнечный день.

— Ладно, просто дело в том, что убийца-психопат — это убийца-психопат… Одиночка, не имеющий никакой способности выстраивать нормальные отношения, жалкий фантазер, человек без стыда и совести, ведущим принципом которого является самоудовлетворение любой ценой. Мне кажется, это на удивление асексуальное состояние.

— Дело не может быть в этом. Тогда среди женщин и мужчин было бы одинаковое количество сумасшедших убийц, а это не так. Я не могу назвать практически ни одной женщины, которая убила бы, находясь в таком состоянии.

Саймон замолчал, не переставая прокручивать между пальцами тонкую ножку своего бокала.

— А как насчет женщин, которые берут заложников?… Или угрожают кому-то физической расправой? — спросил он после пары минут раздумий.

— Такое бывало… Партизаны… Женщины-солдаты. Есть женщины — религиозные фанатики, женщины — террористки-смертницы.

Он покачал головой.

— Я не беру войну.

— Я могу себе представить такое в какой-то экстремальной домашней ситуации. Кризис в семье? Кто-то, доведенный до крайности… Но такое встречается совсем уж редко, разве нет?

— Патрульные такое видят сплошь и рядом. Добавляем туда еще алкоголь или наркотики, и ситуация ухудшается в разы.

— А что заставило тебя задуматься о бытовом насилии и заложниках?

— Вчерашний день.

— Да, до меня в церкви дошли слухи. Обычно не ожидаешь, что бешеный псих решит забрести в английский собор.

— Не уверен, что он псих. У него умерла жена. Он хотел отомстить богу, и Джейн Фитцрой показалась ему самым удачным средством. Но она оказалась даже чересчур христианкой. Не стала выдвигать обвинения по причине какого-то неуместного милосердия.

— Ну если у него горе…

— Много у кого горе.

— Я не уверена, что мне нравится этот новый суровый старший инспектор.

— Привыкай к нему.

Кэт уголком глаза взглянула на своего брата. И тут она засмеялась:

— Наверное, вашего парня уже передали другому отделу?

— Некого было передавать. Он исчез. У нас не было причин его задерживать.

— Интересно, знает ли нас Джейн. Или он, раз уж на то пошло. Он местный?

— Ага. Из тех новомодных перестроенных районов у канала.

— Макс Джеймсон! Боже мой, я должна была догадаться! Его жена умерла… Лиззи. Прекрасная, милая Лиззи Джеймсон. У нее была болезнь Крейтцфельдта — Якоба. Первый случай в моей практике и, надеюсь, последний. Мне нужно с ним увидеться.

— Зачем?

— Потому что я его врач, Сай… Что тебя так беспокоит?

— Ты слишком сознательная, вот что. Если ты ему понадобишься, он запишется на прием.

Кэт фыркнула.

— Добивай бутылку, — сказала она, поднимаясь, чтобы пойти в дом. — Может, хоть это тебя смягчит.

Решетка отодвинулась. В проеме сверкнули глаза. Она шарахнулась назад, но они увидели ее. Они видели ее всегда и везде, пока она была в камере. Она пыталась, вытянувшись, лечь на пол. Но они видели ее. Они приходили каждые пятнадцать минут. Решетка отодвигается. Глаза. Глаза вращаются, ищут. Фокусируются. Видят ее. Смотрят секунд двадцать. Решетка снова закрывается.

Она знала, чего они ждали. Или даже надеялись. Это бы очень упростило им жизнь, разве нет? Но она была не из тех, кто сдается, а убить себя значило бы сдаться. Да и возможности особой не было. Никаких простыней. Ничего острого. Проглотить тоже нечего. Окно было высоко под потолком. И тоже зарешеченное. Нельзя было даже сказать, день сейчас или ночь.

Она много думала о Кире. Они делали вместе блинчики. Булочки. Вырезали бумажных куколок из просроченных счетов за газ. Она никогда не трогала Киру. Она была за пределами круга. Она планировала отвезти ее к морю. В настоящем фургоне. Они бы отлично провели время, а ее мать была бы счастлива не видеть ее хотя бы неделю.

Она много думала о Кире.

Кроме нее, она старалась ни о чем больше не думать. Она играла в слова в уме. Решала арифметические задачки. У нее с этим было хорошо. У нее была голова на плечах. «Мозги на месте», как выражалась ее школьная учительница. Она умела говорить и читать задом наперед, и очень быстро.

Но когда она засыпала, она теряла контроль и вновь оказывалась на выступе в скале, а море уже ждало ее и как будто подпрыгивало, стараясь ее схватить, как тигр за прутьями решетки. Оно было зеленое, словно желчь. Полицейский на скале пытался столкнуть ее в воду, и во сне она боролась с ним, она впилась ему в запястье, пока оттуда не хлынула кровь, а потом она спихнула его, а он катился и катился вниз. Он ее жутко разозлил. Эдакая образцово-показательная сволочь.

Она не собиралась оставлять девочку. Она стала для нее неоконченным делом, а она этого не выносила, ее сводило с ума, когда она что-то не заканчивала, оставляла в подвешенном состоянии, не обрубала полностью. Ей нравилось каждый раз все обрубать, одним резким движением, доводить до конца. До абсолютного завершения. У нее возникало чувство, будто у нее в кишках копошатся черви, когда она думала о чем-то неоконченном, не чисто сделанном, не полностью обрубленном. Это словно сыпь, которую нельзя почесать, — сыпь там, куда невозможно дотянуться, в печени или в кишках. И ничто не может заставить это прекратиться. Это была его вина. Их. Мужчин.

Она проснулась. Дверь резко открылась. Ключи.

Мужчина.

Поднос с грохотом опустился на стол. Сосиски в оранжевой луже с фасолью. Пончик. Вода.