Сьюзен Хилл - Опасность тьмы

— Это мужское преступление, в подавляющем большинстве случаев. Вы знаете это.

— Да, но все же я не понимаю, почему мотив должен быть другим.

Он задумался над этим.

— Может… Может, и не должен. Но либо желание похищать и убивать детей реже встречается у женщин, либо они с большей легкостью его подавляют. Иногда внутренний цензор бывает очень силен.

— То есть в данном случае цензор куда-то исчез?

— По всей видимости. Она не просто сделала это, она делала это снова и снова. Мальчики, девочки. Никаких угрызений совести, никаких границ… Лови момент — получай удовлетворение. Откуда это?

— Это что-то сексуальное. Разумеется. Это всегда так.

— У мужчин.

— Почему не у женщин? — Она вела себя с ним агрессивно. Это была неудобная для него тема, и она чувствовала это. — Слушайте, если вы считаете, что женщины питают особо нежное отношение к детям, потому что являются им матерями, тогда как мужчины, которые являются им отцами, — нет, то это чушь собачья. И почему сексуальные переживания женщины не могут быть такими же сильными, как у мужчины?

— Вполне себе могут, если мы говорим о нормальных сексуальных переживаниях, но это же совсем не нормально, верно?

— Почему это имеет значение?

— Должна же быть причина где-то… Почему ей хочется это делать? Почему кому-то может захотеться совершить именно такое, конкретное преступление?

— Я знаю, как это объясняют обычно.

— Эмоциональная депривация в детстве… насилие… Возможно, детский дом… Отсутствие близких доверительных отношений в период взросления…

— Бла-бла-бла.

— А вы в это вообще не верите?

— Не знаю. Это предлагают в качестве объяснения чуть ли не для всех преступлений. Что заставляет невольно задумываться о том, что есть что-то еще.

— Я хочу, чтобы Эдди Слайтхолм рассказала нам что-то еще.

— Она этого не сделает. Вы можете спокойно отправляться обратно на юг.

— Пойдемте. Пора возвращаться. — Он открыл для нее дверь. Констебль Купи бросила на него неприязненный взгляд.

Эдди Слайтхолм вообще не удостоила его взглядом.

— Вы разговаривали с детьми? — спросил Серрэйлер. Она смотрела на стол и не поднимала глаз, но ему показалось, что он заметил реакцию, что-то похожее на волнение или сомнение, какое-то легкое движение тела. На нее все это действовало. Ей приходилось заставлять себя не отвечать ему.

— Или вы затыкали их? Может, вырубали? Или вы очень быстро их убивали — почти сразу после того, как они попадали к вам в машину?

Молчание. Марион Купи откинулась на стуле, закинув ногу на ногу.

Саймон переключился на другую тему.

— Ваши родители живы, Эдвина?

— Эдди.

— Почему?

— Что почему?

— Почему вас это так беспокоит? Мне вот больше нравится имя Эдвина.

— Ну а я его ненавижу.

— Почему?

Нет ответа.

— Ваша мать называла вас Эдди?

— Нет.

— Эдвина?

— Вам-то какое дело?

— Мне интересно. Значит, ваш отец? Кто называл вас Эдди?

Молчание.

— Любите своих родителей, да?

— Что вас навело на эту мысль?

— Значит, не любите?

— Не знаю их. Никогда их не знала.

— Что, ни одного?

Она посмотрела прямо на него.

— Отвалите.

— Пока рано. Вас удочерили? Или забрали в детский дом?

— Не ваше дело.

— Расскажите мне о Кире.

Это было оно. Он нашел нужную струну. Больше ничего не срабатывало. Она запиралась или парировала, молчала или защищалась. Но когда речь заходила о Кире, он что-то задевал. Уже дважды. Ее глаза загорелись и прояснились, на ее коже появился еле заметный румянец. Она нагнулась к нему.

— Молчи насчет Киры, понятно тебе?

— Вы ее друг, не так ли? Она ходит к вам домой и проводит с вами время.

Она взглянула на него. Ему показалось, что сейчас она что-то скажет, но в последний момент она сдержалась.

— Чем вы занимались?

— Делали печенья. Делали кофе. Вырезали фигуры из бумаги и клеили в альбом. Раскрашивали. Пускали мыльные пузыри.

— Веселились.

— Да. Мы веселились. Она любит делать веселые вещи.

— Чем-то таким вы занимались, когда были маленькой?

Искра. Чего? Тень на ее лице. Исчезла.

— Когда я был в этом возрасте, мы делали мятные леденцы долгими дождливыми субботними вечерами. Вместе с моей мамой. Это было весело.

Она уставилась на него.

— О чем вы говорили?

— О разном. О том, что мы сейчас делаем. Да обо всем. Вы знаете.

— Нет, не знаю. Расскажите.

— Нет.

— Тогда Кира расскажет.

Тут она взорвалась.

— Не смейте говорить с Кирой. Оставьте ее в покое. Держите ее подальше от всего этого, ладно? Я не хочу, чтобы Кира знала…

— Знала о чем? О других детях?

— Где я. Что…

— Что вы сделали? Об Эми, Дэвиде и Скотте… и… сколько их еще было? Кире, возможно, придется об этом узнать.

— Если…

Серрэйлер мог почти физически чувствовать уровень ее напряжения, будто электрический заряд шел от нее к нему через стол. Он был возбужден. Он до чего-то добрался. Добрался до самого важного.

— Мы должны поговорить с Кирой. Ее будут спрашивать о вас… Что вы делали вместе… Насколько часто она бывала с вами… О чем вы разговаривали… Делали ли вы с ней что-нибудь… Пытались ли куда-то с ней уехать…

— Мы собирались уехать. Я хотела увезти Киру на выходные. Пожить в фургоне.

— Ее мать об этом не упоминала. Она знала?

— Все было нормально, она бы согласилась.

— А фургон в Скарборо, рядом с пляжем и скалами?

— Нет.

— Я думаю, вам бы там понравилось. С Кирой… Она была бы в восторге — бегала бы по песку, играла в пещерах…

Посреди комнаты будто повис стальной кабель, и он все натягивался и натягивался, истончался, становился туже… Он чувствовал это напряжение. В комнате стало жарко и влажно, а еще стояла какая-то невероятная тишина — наэлектризованная, дрожащая тишина. Ничто ее не нарушало, а кабель все натягивался и перекручивался. Он ощущал рядом присутствие Марион Купи, которая тоже была на взводе и тяжело дышала. В воздухе стоял слабый запах пота.

Руки Эдди Слайтхолм лежали уж чересчур спокойно. Она не перебирала пальцами, не двигала руками, положив одну на другую, не чесалась, не ковыряла ногти. Ее руки неподвижно, словно восковые, лежали перед ней на столе. Если бы руки могли говорить, они, вероятно, могли бы рассказать очень о многом. Но ее руки были совершенно обычные, совсем небольшие.

— Куда вы собирались отвезти Киру, Эдди? У вас должен был быть план.

— Я уже сказала. На выходные. В фургоне.

— И другим вы то же самое говорили?

— Что?

— Пойдем, мы уезжаем на выходные, там будет фургон! Вы говорили им, что там их будут ждать их друзья? Говорили: «Мама и папа приедут чуть-чуть попозже»?

Она смотрела прямо на него. Ее глаза были неподвижны. Они не говорили ничего. Обычные глаза. Она была такая обычная.