Сьюзен Хилл - Чистые сердцем

Она перечитала письмо Лючии Филипс, написанное слегка нетвердой рукой, что выдавало ее возраст.

В первый раз с момента ухода Майка Карин почувствовала, что смотрит вперед. Переустройство и планирование садов в Ситон Во было бы работой мечты. И это открывало головокружительные перспективы. Ей будет нужно все ее умение, здоровье и усердие.

— Жизнь! — сказала она громко в пустое пространство кухни. — Жизнь!

«Мой милый,

Я сижу перед бокалом сансера, слегка охлажденного, как ты любишь. Сейчас полвторого ночи, и я не могу заснуть. Я почти не спала с тех пор, как приехала в Лондон, спрятавшись у себя, как в норе, после того как ты вышвырнул меня из своей квартиры. Слишком грубо? Пожалуй… Я перефразирую. «После того, как ты оказался не рад меня видеть в своей квартире».

Я стыдилась себя. Я чувствовала себя дурой. Я была в полнейшей уверенности, что я давно тебя люблю. Пожалуй, это начиналось как дружеская игра, как с твоей стороны, так и с моей, верно? Полагаю, нам обоим нужен был компаньон, чтобы приятно провести вечер и — как это теперь называется? — партнер. И необременительный секс. Так это и было какое-то время, но сейчас я понимаю, что для меня это было на самом деле очень недолго.

Я влюбилась в тебя. Я не хотела этого, и я едва ли признавалась в этом самой себе, причем довольно долго. И уж точно я не признавалась в этом тебе. Это всегда все портит. Это уже все испортило. Но случилось то, что случилось. Я пришла к тебе из отчаяния, после того как оставила сообщения, на которые ты так и не ответил. Мне хотелось узнать, что я почувствую, когда увижу тебя снова. Я предполагала, что ошибалась, что я тебя вовсе не любила и не хотела. Это было бы облегчением. Но я любила и хотела. Когда ты открыл дверь, я поняла, что ничего во мне не изменилось, а только утвердилось и набрало силу.

Нам было так хорошо вместе, но могло бы быть гораздо лучше. Думаю, что и должно быть. Я думаю, что ты просто одинокий мужчина, который понятия не имеет о силе своих эмоций. Но если ты им откроешься, то поймешь, что на самом деле ты свободный человек, ты свободен любить и свободен быть со мной.

Во время нашей короткой встречи ты упомянул, что был еще кто-то. Это был как удар в сердце, но потом, когда я уже ехала домой, я поняла, что это неправда. Никого же не было, верно? Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы быть уверенной, что у тебя не было любовницы. Ты хотел от меня избавиться, тебя охватила минутная паника, и ты изобрел «кого-то». Это неважно. Теперь, когда ты знаешь, как я люблю тебя, и мы увидимся снова, ничего не важно. Пожалуйста, Саймон, позвони мне, приди ко мне, все что угодно. Но только не игнорируй меня. Я не могу выносить тишину и разлуку между нами.

С вечной, вечной любовью,

Диана».

Саймон Серрэйлер держал письмо, будто оно горело у него в руках. Когда он закончил читать, он нажал ногой на рычаг своего кухонного мусорного ведра и бросил его туда. Крышка звякнула и закрылась. Он подошел к раковине и выпил стакан воды, потом достал бутылку виски. На часах было девять тридцать, а перед этим у него было несколько жутких часов наедине с Мэрилин, а потом с Аланом Ангусом. За день он не съел ничего, кроме разогретой еды из кафетерия, и домой захватил только выпивку, а потом еще долго сидел со своими портретами, выбирая три для выдвижения на награду.

Он не узнал почерк Дианы. Если бы узнал, то выкинул бы письмо сразу, а не после прочтения.

Это был словно акт вторжения на его территорию, в его личное пространство, очередная попытка залезть в самое его нутро, как и ее визит. Он был зол, потому что она побеспокоила его, зол, потому что она не поверила, когда он рассказал ей о Фрее. Он был зол.

Он немного подумал, плеснул себе еще виски и убрал бутылку в шкаф. Пользы от этого было мало, и на алкоголиков у него было еще меньше времени, чем на остальных преступников.

Он достал одну из толстых папок с полки, начал развязывать черную ленточку, но вдруг остановился. Он не мог сейчас смотреть на свои работы. Он не сможет их адекватно оценить. Это она тоже запятнала.

— Ужасная женщина.

Он не ответит, и теперь, по крайней мере, он знает ее почерк, так что сможет рвать все последующие письма, не открывая. «Если не знаешь, что делать, — не делай ничего» — вот один из немногих уроков, который он усвоил от своего отца. Значит, не отвечать на письма, не отвечать на звонки и сообщения. Он не будет делать ничего, и если он не будет делать ничего достаточно долго, она оставит его в покое. Он не хотел ей ничего плохого, он просто хотел, чтобы она ушла из его жизни.

Часы собора пробили десять, и их суровый, размеренный бой будто очистил комнату после его обозленной ругани. Он его успокоил. Он с удовольствием лег на длинный диван.

Его мысли занимала Фрея Грэффхам, ее ухоженная копна волос, ее приятные черты. Значит, это и была любовь, но он был слишком глуп, чтобы распознать ее, слишком медленно шел ей навстречу, слишком… Он представил ее в этой комнате, но не в качестве гостя. На его полках были бы расставлены ее книги, и какие-нибудь ноты, которые они разучивали бы в хоре в соборе Святого Михаила, лежали бы на столе. В его воображении это была не его комната, а их. «Ты задавался вопросом, что она чувствовала?» — спросила у него Кэт, когда он рассказал ей о визите Дианы. А сейчас Диана ему сказала, и ему не было стыдно, и он не сочувствовал ей, а был просто раздражен.

Он поднялся с дивана. Завтра в девять утра была общая встреча по делу Ангусов, и пресс-конференция в десять. Новости о попытке самоубийства Алана Ангуса еще не стали достоянием общественности, и Саймон очень хотел встретиться со СМИ и взять их отклик под контроль. Он должен быть свежим, как огурчик. Он запер дверь, выключил свет и на несколько мгновений встал у окна, смотря на подсвеченный снизу собор. Небо было чистым, ночь — невероятно тихой. Саймон почувствовал, как его постепенно наполняет чувство спокойствия. Он лег в кровать, намереваясь прочесть очередную главу Хорнблауэра перед сном.

Но он не заснул. В два часа ночи он все еще вертелся в кровати, ему не давала покоя тревога. Он еще почитал, а потом встал и съел пару печений. Он вернулся в кровать, но все равно не заснул.

Через полчаса он уже бежал по отдающим эхо ступенькам мимо темных офисов к своей машине. Если бы он не мог спать, но при этом не врал бы себе о письме Дианы или хотя бы о Фрее Грэффхам, он мог бы работать. «Ауди» медленно свернула на темные улицы.

Через три дня после того, как он оставил «Ягуар» на летном поле, Энди Гантон получил еще одну посылку — плотный конверт с пометкой «Хрупкий груз», отправленный экспресс-доставкой. Мишель стояла в дверях кухни, когда он спустился вниз по лестнице.