Сьюзен Хилл - Чистые сердцем

— Нет, спасибо.

— Нет. Боже, ну и неделя. Я никогда еще не чувствовал себя ближе к тому, чтобы упаковать вещи и присоединиться к Иво в Австралии. Знаешь, мы говорили об этом, Кэт и я.

Саймон посмотрел на своего зятя, пытаясь понять, был ли он хотя бы отчасти серьезен. Саймон бы точно этого не перенес. Как бы он смог оставаться здесь, со стареющими родителями, с отцом, который становился все мрачнее и злее с возрастом, когда все его любимые люди были бы либо мертвы, либо находились за тысячу миль? Тем более он однажды навещал Иво в Мельбурне и ему там ужасно не понравилось — как сказал со смехом его брат, он был единственным человеком, придерживающимся такого мнения. Следовать за другими никогда не было его вариантом. Его жизнь, которую он так долго и тщательно обустраивал специально для себя, внезапно грозила превратиться для него в склеп.

Это самое страшное место.

Я очень, очень хочу есть.

И еще я очень хочу пить.

У меня болят руки.

Почему я?

Тут холодно.

Я уже весь дрожу.

Я просто хочу…

Нет…

Пожалуйста…

Не…

Пожал…

Ма…

— Я не могу больше этого выносить, — сказала Мэрилин Ангус. — Ждать самых худших новостей, ждать их и ждать, а потом не получать совсем никаких новостей. Я не могу этого выносить, но я выношу . Что с тобой не так?

Она говорила шепотом. Она сидела у кровати Алана, среди пищащих аппаратов, и ненавидела его. То, что случилось с Дэвидом, полностью разъединило их, хотя все думали, что это сделает их гораздо ближе друг другу, и она думала так в первую очередь. Но это показало ее мужа тем, кого она не знала или не хотела знать, — тем, кого бы она назвала трусом. Сбегать на работу в семь часов утра и оставаться там до ночи, брать чужую работу, делать себя доступным для круглосуточных звонков — она видела в этом не только отсутствие поддержки по отношению к себе, но и трусость. И это тоже было трусостью. Его запястья были перевязаны, к его руке шла трубка от капельницы, отдельный монитор отслеживал отдельную функцию его тела, и она ненавидела его. Это было самое ужасное чувство в ее жизни. Она не знала этого человека, своего мужа, отца Люси. Отца Дэвида.

Его лицо было отвернуто в другую сторону. Он не говорил с ней с того момента, как она пришла сюда вместе с офицером полиции. «Кейт волнуется больше, чем ты», — подумала она, глядя на его перевязанные запястья.

— Я не знаю, что тебе сказать, — сказала Мэрилин. — Я больше не понимаю, что происходит у тебя в голове. Я не понимаю, почему ты сделал это.

— Нет, — сказал он так тихо, что она с трудом его расслышала.

— Если бы Дэвида привезли домой сегодня ночью, если бы…

— Дэвид мертв.

Слова вышли из его рта и застыли в воздухе, тяжелые и полные черной желчи. Они пугали ее. Если она вытянет руку, она коснется этих слов, и они проникнут в ее тело, в ее кровь и в ее убеждения. Она открыла рот, но не произнесла ни слова — ни ядовитого, ни примиряющего.

— Я проводил операцию. Я посмотрел на монитор и увидел, как мой щуп парит в мозгу пациента, и я просто понял. Не спрашивай меня, почему именно тогда. Я не знаю, почему тогда. Я увидел и понял, что Дэвид мертв, и для меня не осталось никакой возможности жить дальше.

— Это все?

Он повернул голову. Она увидела его лицо, потерявшее всякие краски, серое, как лицо кого-то мертвого, его глаза были пустыми и глубоко завалившимися в глазницы, безжизненными.

— Больше в твоей жизни ничего нет?

— Что?

— Ни Люси? Ни меня?

— Конечно.

— Но это не стоит того, чтобы продолжать жить?

— Я не знаю.

— Я тебе сказала, если бы Дэвида привели домой, живого и невредимого… Разве ты ему не был бы нужен?

— Конечно.

— Ты не думал об этом?

— Дэвид мертв.

Мэрилин уткнулась головой в больничную койку и закричала в простыни, запихивая белье себе в рот, чтобы ничего не было слышно. Ей отчаянно хотелось сделать кому-нибудь больно, и единственной возможностью справиться с этим желанием было сделать больно себе, попытаться задушить себя хлопковыми пододеяльниками.

Зазвонил звоночек. Медсестра и Кейт Маршалл уже были в палате и стояли позади нее, тихо с ней говорили, держали руки на плечах, пытались поднять.

— Мэрилин, все нормально, — теперь Кейт ее обнимала. — Не волнуйся…

Мэрилин развернулась и со всей силы ударила полицейскую в лицо локтем. Кейт вскрикнула от боли. Казалось, что комната взорвалась голосами и людьми.

Они вывели ее в комнату ожидания с синими стульями. Кто-то принес ей стакан воды. Кто-то еще пришел с чаем. Мэрилин сидела, крепко сцепив руки вокруг собственного тела, не переставая раскачивалась и пыталась не пропустить внутрь себя ни звука, ни слова, ни одной неловкой попытки ее подбодрить. Слова Алана достигли своей цели. Было одно место, которое она оберегала, место, где еще оставался маленький островок тепла и надежды, куда она могла сбежать. Больше никто не знал, что он до сих пор был, но она верила в него, потому что там была правда о том, что Дэвид жив и здоров и скоро вернется домой. Алан как будто метнул лезвие сквозь ее стены, и весь свет, все краски и вся надежда вытекли и почернели, превратившись в лужу запекающейся крови на полу. Место стало пустым, воздух стал спертым и зловонным. Он убил ее последний источник сил. Теперь у нее не было ни надежды, ни успокоения. Дэвид был мертв. Все вокруг знали это, а она нет. Теперь знала и она.

Она медленно отпустила свое скрюченное тело. Мышцы в ее ребрах и в спине ныли, и она почувствовала тупую боль под сердцем.

Рядом с ней стояла сестра, терпеливо протягивая ей стакан воды. Мэрилин попыталась его взять, но ее руки так тряслись, что она не смогла, так что девушке пришлось поднести его к ее рту и наклонить, чтобы она попила, как ребенок, который впервые учится пить из чашки. Она попыталась поблагодарить ее, но ее горло сжалось. Сестра погладила ее по руке.

— Кейт, — неожиданно вырвался у нее странный хрип.

— Она придет через минуту. Не волнуйтесь.

На этот раз девушка взяла чашку с теплым сладким чаем и поднесла ее ко рту Мэрилин. По коридору ходили люди. Двери закрывались со странным сосущим звуком. Раздавался звон металла о металл. Комната была очень теплая, очень тихая. Здесь была картина с волнами, набегающими на пляж, и другая, с деревьями, засыпанными снегом. «Дар Бевхэмской центральной больнице от друзей, 1996 г.».

Мэрилин попыталась найти носовой платок в кармане своего пальто. Все ее лицо было в следах от слез. Сестра дала ей несколько салфеток. Она содрогнулась от мысли о том, сколько ярости в ней накопилось, насколько она разозлилась на полицейскую; она никогда в жизни ни к кому не применяла насилия — не прихлопывала пауков, не наступала на улиток. Никому из ее детей не доставалось даже легкого шлепка. А теперь она чувствовала себя настолько ожесточенной, что готова была убить.