Григорий Романов - Лыткаринский маньяк

Формально, возможностей у Николая Павловича было больше. Как первый зам, он имел первоочередное право доклада. Но, райотдел – не королевский двор. Церемониймейстера тут не держали. Право-то он имел, а Младший Анаколий был шустрее. И не собирался сдаваться без боя.

Просто поразительно, насколько совпадали их помыслы и желания.

– Что, схожу в дежурку, за материалом. – как бы нехотя произнес Николай Павлович. Бежать сломя голову, ему было не по чину, но, что б этого не сделать, пришлось натурально сдержаться.

И, с этой фразой, он всего на миг опередил Анатолия Ильича, открывшего рот сказать то же самое.

Младший Анаколий сглотнул слюну, проглотив запоздавшие слова.

Ладно, забирай. Я и без него доложу. А как – увидишь!

Тем временем, в дежурной части, себя уговаривал другой человек. Но, мотивация и аргументы у него были совсем другие.

Материал лежал перед Макаровым. «Регистрируй!» – многократно отзывалось у него в голове, но он все никак не решался. Боялся дотронуться этих бумаг, будто это порча, к которой нельзя прикасаться.

Стажер был наслышан о начальнике ОБНОНа, но, не во все верил. Говорят-то разное, а теперь… Сам стал свидетелем. Чего-то отвратительного, ужасного, но пока неизвестно, насколько.

Пересилив себя, он взял материал в руки. Четыре бумажки и опечатанный пакет на скрепке. Увесистый, такой… и он понял: это не материал, – больше материала! Судьба паренька оказалась у него в руках. И он (О-да!), точно знает, что с ним делать: вышвырнуть блевотину к чертям собачьим. Сжечь, утопить, изничтожить!

Сотворить добро от собственного имени он был пока не готов. Но и сидеть сложа руки не собирался. От анонимности добро не перестанет быть добром. Ведь, результат важен.

Стажер поставил на рапорте крупный, прямоугольный штамп и вписал регистрационный номер. Филькина грамота превратилась в официальный документ, повод для возбуждения уголовного дела. Но, не совсем превратилась.

Запись в книгу учета Макаров вносить не стал. Склонился над ней с ручкой, сделал вид, но ничего не написал.

После «регистрации», он положил материал перед собой. Потом отодвинул, подальше от дежурного с помощником. Потом – еще дальше. Достал из нижнего ящика амбарную книгу, повертел в руках и отложил в сторону, поверх опуса Федора Романыча. Приготовления этим завершились.

Теперь оставалось ждать удобного момента. Разный народ сновал в дежурку и обратно, но, это было и неплохо. Визитеры что-то приносили, забирали. Ничего не объясняли, нигде не расписывались. В суматохе, материал запросто мог исчезнуть. А кто взял – потом ищи-свищи!

Наконец, хождения закончились. Дежурная смена впала в оцепенение, глядя стеклянными глазами в маленький телевизор. В нем главная героиня мелодрамы, с глазами печальной коровы, безбожно тупила, чем создавала все новые и новые повороты сюжета. Судя по лицам соседей, эти повороты уже не рождали у них никакого душевного отклика. Макаров осторожно потянулся к бумагам… И тут произошла катастрофа. В дежурную часть, ураганом влетел Николай Павлович!

Ничего не объясняя, как гончая с феноменальным нюхом, он сразу подскочил к амбарной книге и выхватил из-под нее материал. Победно тряхнул им и также стремительно исчез.

Вскоре, в дежурку заглянул Анаколий Младший. Спросил, забрал ли Николай Павлович бумаги и тоже ушел. Не понятно, на что он надеялся.

Стажер был раздавлен. Разъяренный тигр прорычал внутри него: Да, что ж вам, скотам, все неймется!

Упрекнуть себя ему было не в чем: времени он не тянул. Возможность уничтожить материал действительно появилась только сейчас. До этого – никак. Но, все равно, досада захлестывала его с головой: Как же так? Как же так?! Прям не судьба! Что же делать теперь?

Ответ пришел мгновенно: Отпустить парня.

О боже, опять! Да, опять. Но сейчас эта мысль не показалась ему такой дикой. Молотком в виски еще не стучала, но и безумной уже не казалась. Просто, была пока сырой, требовала осмысления и перевода в практическую плоскость.

Он стал осмысливать и переводить:

Чем же так согрешил студент? Покусился на устои, нормы? Нет. Не может быть мертвечина нормой. Говорят: стабильность, но и стабильности никакой нет. Все ужимается, урезается, сокращается. Ряды врагов все множатся, а в друзьях такие, что враги не нужны.

И никого не сыщешь, кто бы это одобрял. Но все молчат. Все, кто может, кто должен, кто просто обязан говорить, кричать! Все: якобы оппозиция, переплюнувшая в панегириках штатных подпевал. Интеллигенция, совесть нации, взболтнет что-то со хмеля, а потом кается, извиняется, лебезит.

Один Валежников не молчит. И неприятный он, и на Западе учился, и достал всех. Вон, и к отделу уже подобрался. Но, не молчит ведь!

Да, отпустить парня. И с ним – идею. Дать ей хоть где-то продыху, хоть где-то дать зеленый свет! Пусть знает: ее здесь слышат, хотя толком и не понимают.

И самого пацана жалко. Все ж из пальца высосано.

Пока народ дремлет и тупит в телевизор, пойти и вывести с черного хода. До рассвета могут не заметить. А студент едва ли пустится в бега. Уже наутро вернется, с адвокатами, правозащитниками, может, и самим Валежниковым в придачу. И что тогда будет с этими писульками? Выкинут, порвут. Скажут: Гражданин, мы вас впервые видим!

Макаров поднялся, осторожно взял с пульта связку ключей, и двинулся вглубь темного коридора, где в ряду серых, одинаковых дверей, была особенная, которую необходимо отпереть.

Сейчас он был на грани. В шаге от того, чтобы решиться. Не хватало какой-то малости, легкого толчка, откровения: Каким же видят они этот прекрасный новый мир? Кто и где окажется, когда он наступит? Какую цену за него придется заплатить? Парень, расскажи…

Макаров чуть слышно стукнул в дверь шестой камеры. Шаги с другой стороны приблизились и остановились.

– Ты, это, только не думай. Здесь не все такие. – начал он дрожащим голосом: Мне, например, Валежников нравится. И пацаны из роты, тоже, почти все за него. Реальный мужик и вещи правильные говорит. И не боится. Вообще – красава…

Макаров, милый Макаров! Богом клянусь, он бы все тебе рассказал.

Разгоряченным, торопливым шепотом рассказал бы, что храм не может быть военным, а демократия – суверенной. Что мускулы надо иметь, но не обязательно ими трясти. Что враг снаружи не повод для концлагеря внутри. Что богатство может приходить от труда и таланта, а не от близости к дряхлеющему телу. Что нищие в стране, это не стыдно, а немыслимо. Что критика улучшает власть, а не наносит ей смертельное оскорбление. Что невиновность и честь мундира, как параллельные, никогда не должны пересекаться. Что глобальные проекты и великие стройки прекрасны, но человек живет однажды и имеет право на счастье при жизни. Что свобода не меняется на пряник, ибо пряник съедят, а свобода не вернется.