Григорий Романов - Лыткаринский маньяк

– А сколько порошка-то было?

Полусжатым кулаком Антон показал примерный размер свертка.

– Да это, наверное, грамм сто будет!

– Наверное. – легко отозвался молодой.

И эта легкость бритвой полоснула Леониду по сердцу. Черствому, но не каменному: Боже мой! Студент, похоже, не понимает, в какую тему его вписали!

Дальнейшие расспросы подтвердили эту догадку, а кроме нее – еще более ужасную: парень здесь реально ни за что.

Что-то отеческое, так и не нашедшее выхода в его бесшабашной жизни, теперь настойчиво попросилось наружу. Где-то у него самого рос сын, с которым он виделся всего лишь дважды, но всегда желал ему добра. Чуть помоложе был сынок, но, в общем, дети. И тот, и другой.

– На, вот, возьми. – протянул Леонид почти полную пачку сигарет, из которой оставил себе две штуки.

– Не курю я.

– Бери. Это здесь как валюта. Обменяешь на что-нибудь. Бери!

Пораженный такой резкой переменой и неподдельным участием, Антон взял сигареты и засунул в карман.

Леня пошарил у себя в одежде, пытаясь найти еще что-нибудь полезное, но больше ничего не нашлось. Очень хотелось обнять пацана, прижать к себе. Но, конечно, здесь это неуместно.

Вот уж, чем было не удивить Леонида, так это невиновными за решеткой. За свои четыре ходки он насмотрелся на них вдоль и поперек.

Одни все отрицали тупо, без огонька. Другие – с фантазией, с задором!

Спер немного – менты сделали на нем показатели. Воровал вагонами – политический страдалец и жертва режима.

Мошенников подставляли коварные конкуренты. Насильников оговаривали алчные подруги. Педофилов – похотливые падчерицы в сговоре с мамашами.

Разбойники честно забирали свое с подлых должников. Убийцы сами отбивались от чудовищ, стоя перед выбором: или их, или они. И все, как один, оказались не в то время не в том месте.

Так что, куда не плюнь, обязательно попадешь в невиноватого.

Что говорить, Леня сам безвинно страдал. Но, если честно, положа руку на сердце: Да, бывало, что давали сверх меры. Вешали лишнего: украдешь раз, а тебе, вдогонку, три чужих эпизода. Но, чтоб совсем на ровном месте…

Что же он натворил, этот Антон? Дочку начальника обрюхатил или любимую собаку переехал скутером?

– У меня брат, в прошлом году, сюда загремел. – начал Леонид: Брательник, – оторви и выбрось. Дерзкий до одури. Чего-то там набурогозил, короче, ментов вызвали. Он на них с ножом стал кидаться. Всех их отцов-матерей по матушке вспомнил. В бобике стекло выбил. Труба короче. Реально – убить мало. Сам бог велел крепануть. Так ему коробок с травой подсунули. Год отвисел братан, за хранение, и на свободу. Я к чему говорю: ты что такого сделал, что тебя так загрузили?

– Ничего. Не знаю… Говорят, что я оппозиция.

– Оппозиция? Не слышал про такую статью.

– А много дадут за хранение? – спросил Антон после некоторой паузы.

– Хранение? – переспросил Леня. Хорошо, что в камере полумрак и не видно глаз. Не привык этот человек распускать нюни. Давно забыл, что это такое. Если и наворачивалась у него слеза, то от ветра в лицо или мошки, попавшей в глаз. Еще мог рассмеяться до слез.

Здесь не было ни мошек, ни ветра. И смешно не было, а картинка расплылась: Что ответить сопляку? Сказать: три года, пять… Смысл? Не спасет его святая ложь и ничем не поможет.

Отвратительная роль нежданно выпала ему. Роль врача, объявляющего безнадежному больному кошмарный диагноз.

Наверное, лет пять он отсидел бы сверху, только б ее избежать. Ждал, что в коридоре послышатся шаги и его заберут. Все равно, куда, лишь бы отсюда. Но нет, тихо за дверью. Ваш выход, маэстро!

– Антох, тут это… В общем… не будет у тебя хранения. С таким весом хранение не шьют. Будет сбыт в особо крупном. От десяти до двадцати или пожизненно.

– Почему сбыт? У меня ж изъяли… – начал Антон, до которого названные числа пока не дошли.

– Студент, очнись! Десятка – край. – прозвучало зловещим рефреном: Все, сынок. Кончилось детство.

Леня закурил, сделал пару затяжек:

– У Романыча все районные наркоманы на крючке. Завтра прибегут и под присягой подтвердят, что это ты им говно продавал. Фото им твое покажет, будут пальцами в тебя тыкать, как в родного.

Пыжик, конечно, не дадут. Двадцать тоже. Десятка твой трамплин и до пятнадцати. Девять, если уж совсем звезды сойдутся.

– От чего это зависит? – неожиданно серьезно спросил Антон, впервые посмотрев на Леонида в упор.

– Он еще и с обыском приедет. А порожняком Романыч не ездит. И весы отыщет со следами, и тару. Сегодня уже не поедет. Завтра. Да… завтра. – продолжил Леня, словно не заметив вопрос.

– От чего зависит срок? – повторил Антон.

Леонид посмотрел на него. Все тот же человек сидел рядом, но это был уже не ребенок. Еще не видевший ни СИЗО, ни зоны, он будто сравнялся с ним, перестал быть Антохой, студентом, сынком…

– От разного. – отозвался он: Привлекался – не привлекался, иждивенцы, характеристики, болезни. С какой ноги встал судья, какое настроение у прокурора. От мутатени всякой, короче.

– А если я ни в чем не виноват? Если я не признаю?

– А если я не признаю, что сижу сейчас с тобой в этой камере, так что? Просочусь в отдушину и окажусь дома, на диване? Все уже произошло. И от тебя больше ничего не зависит. Пойми это, Антон. Теперь все за тебя решают другие. Все. Херово это звучит, но… Хочешь, сказок тебе понарассказываю?

– Не хочу.

– И я не хочу.

Оба замолчали и погрузились в свои мысли. Антоновы были скорее не мыслями, а попытками прийти в себя. Словно он пропустил серию ударов от боксера-тяжеловеса и теперь огромные гематомы заслоняли ему глаза, в ушах звенело и пол поменялся местами с потолком.

А вот Леня гонял конкретные мысли о конкретном человеке:

Романыч – гад! Старая, плешивая крыса! Если есть железное доказательство отсутствия бога, так это ты! Как же носит тебя земля? Чем оправдывает мироздание то, что ты существуешь? Когда и чьи идолы и истуканы могли бы тебя простить?

Честно скажу, не в этих фразах размышлял Леонид о Романыче. Но, смысл был этот.

Собственно, размышлять можно было по-разному и мысли, говорят, материальны. Но, видимо, не настолько, как хотелось бы.

А из полезного… Единственное, что приходило на ум: поделиться с пацаном опытом. Хоть как-то помочь вписаться в новую жизнь. Хоть от чего-то защитить, оградить. Но как это сделать? Как объять необъятное в столько короткий срок? Это ж, как «Войну и Мир» написать на одном дыхании!

И Леня начал свои наставления, перескакивая с темы на тему, запинаясь и углубляясь в ненужные подробности. Вот некоторые из них:

– На адвоката особо не надейся. Со следователем не спорь, подписывай все что даст. Все равно по его выйдет, а станешь палки вставлять, он тебе свиданья с передачами запретит. Будешь на голой баланде сидеть и спать на казенных простынях.