Владилен Елеонский - Кто жизни не знает

– Что за детский сад? – насупившись, глухо сказал Стариков, сжал свои крепкие кулаки и резко поднялся. – Товарищ капитан, пожалуйста, избавьте меня от этого бреда, у меня по плану вечерняя пробежка, а завтра мы уезжаем в Новосибирск на соревнования. Разрешите идти?

Рыков бросил на меня недовольный взгляд, в котором читалось одно: «Такими разговорами, мистер Шерлок Холмс, ты никого не расколешь!», однако в этот момент в каморку заглянул взъерошенный сержант Стрижевитов, что было совершенно не похоже на него. Он поймал взгляд Рыкова, кивнул ему и исчез.

Рыков включил верхний свет и, повернувшись к Старикову, вдруг мило улыбнулся.

– Погоди, чайку выпей.

– Не могу, у меня режим, следует соблюдать водный баланс и перед соревнованиями держать вес.

– Сейчас Роман Викторович подойдет.

– Зачем?

– Не забегай вперед.

Темные глаза Старикова, до этого горевшие нетерпеливым презрением, странно потускнели. Он сел, снова обхватил локти руками, но теперь его надменность вмиг испарилась, Стариков нахохлился и вдруг вновь, на этот раз с явным вызовом вытянул одну ногу в мою сторону.

– Чудной он у вас, товарищ капитан, наверное, не выспался!..

Я долго крепился, но в тот момент не выдержал.

– Ах, не выспался? – Одним ловким движением, до сих пор удивляюсь, как у меня так получилось, я сорвал кроссовку с вытянутой ноги Старикова и треснул ею его по лбу. – А это что, наглая твоя рожа?!.. Сюда смотри!

Я сунул ему под нос подошву с характерным рисунком, однако в ответ он сделал мне убийственную подсечку. Я пошел юзом, отлетел к выходу и, наверное, ударился бы теменем о дверной косяк, если бы в этот самый миг в каморку не вошел Грыжук. Вместо косяка я врезался в его упитанный животик, он оказался удивительно мягким и теплым как парное тесто.

Грыжук даже не охнул, хотя удар оказался очень сильным, а голова у меня массивная и большая. Я грохнулся на пол, однако Роман Викторович без труда, как небольшой, но мощный домкрат, поднял меня на ноги, хотя я весил немало и был на две головы выше его ростом.

– В чем дело, Тобольцев? – сказал он.

– Так, побеседовали немного… с вашим учеником.

Стариков рвался ко мне, но Рыков усадил его на лавку.

– Не нервничай!

– А чего он на людей кидается?

– Вот, – Рыков подобрал с пола кроссовку и подал ее Грыжуку.

Тот фальшиво захихикал.

– Предлагаешь понюхать?

– Это тоже, кстати, не помешает. Рисунок видишь?

– Вижу. Красивые цветочки. Эх, чехи, умеют делать обувь…

– А теперь сюда смотри. – Рыков развернул на столе мой носовой платок, и в свете настольной лампы блеснули те же самые цветочки, только на этот раз на куске засохшей грязи.

– Что из этого следует? – с беззаботной улыбкой спросил Грыжук.

– Этот кусок грязи мы обнаружили на оконном сливе казармы. Твой подопечный лазит по окнам, а после этого из тумбочек пропадают часы.

Грыжук, приподняв свои белесые брови, пытливо воззрился на Старикова.

– Чушь полная! – глухо сказал тот.

Грыжук по-отцовски положил свою пухлую руку на его крутое плечо.

– Жора, покажи им свои вещи, и пусть они от тебя отстанут со своими кусками грязи в носу.

– С какой стати?

– Жора, слушай, что тебе говорят!

Стариков, наверное, минуту сидел неподвижно, уставившись в глаза Грыжука. Не знаю, что он в них прочитал, однако в следующую минуту мы все в сопровождении старшины Звагинцева и сержанта Стрижевитова двинулись в отдельно стоящее дощатое здание, где жили преподаватели кафедры боевой подготовки и спортсмены сборной команды.

Когда мы вошли в комнату Старикова, он деловито разложил перед нами на одной из коек свои вещи.

– Смотрите!

Никаких часов среди вещей не было.

– Убедились? Что дальше? Кого вы слушаете?

– Дипломат открой, – сказал Стрижевитов.

Стариков нехотя открыл крышку импортного дипломата.

– Чего застыл? Показывай все отделения, открывай кармашки!

– Нет, сами смотрите, а я ничего не буду открывать! Натуральный беспредел…

Грыжук небрежно отпихнул своего строптивого питомца в сторону.

– Жора, так твою!.. Давай-ка ускорим процесс.

Роман Викторович перевернул дипломат и вытряхнул на койку все его содержимое. Когда все вывалилось наружу, и Грыжук хотел отбросить кейс в сторону, именно в этот миг, как нарочно, как будто для того, чтобы все заметили, из одного из внутренних кармашков вывалились часы без ремешка и с глухим шлепком упали на книгу какого-то автора, фамилию я не запомнил, со звучным названием «Философия дзюдо».

– Мои часы! – тихо выдохнул я.

Все замерли, уставившись на Старикова. Его щеки налились пунцовым румянцем, а большие чуть раскосые глаза превратились в узкие неприятные щелочки.

– Мне их подбросили! – сжав крепкие кулаки, надсадно крикнул он и с ненавистью воззрился на меня, как будто решил испепелить взглядом. – Слушайте больше этого болвана…

Стариков оказался прав. Часы мне вернули, а скандал раздувать не стали. Догадаться, как Грыжук уговорил Рыкова, было несложно, да его и не надо было уговаривать. Рыков сам прекрасно понимал, что талантливые дзюдоисты школе нужны как воздух, а Стариков был очень талантливым дзюдоистом. Утром следующего дня он вместе с Грыжуком убыл на соревнования, и больше я его не видел. Насколько знаю, школу милиции он окончил, особо не напрягаясь.

А вскоре Рыков предложил мне стать командиром отделения с присвоением звания младшего сержанта. Я был не уверен в том, что смогу быть настоящим командиром, а планку я ставил высокую, поэтому отказался, хотя Рыков долго уговаривал. Наверное, следовало все-таки согласиться, однако демон Грыжука маячил перед глазами: «Да откуда ты такой взялся, Тобольцев, в какой лаборатории Папы Карло тебя выстругали?»

Какое-то подспудное разочарование поселилось у меня в сердце, я ожидал совсем другого от обучения, и холод формализма и бездушия, несмотря на бравурные внешние атрибуты, невозможно было скрыть. Грыжук – типичный винтик этой двуличной системы, и от того, что я вдруг кожей почувствовал ее, мне с самого начала стало не по себе, и где-то глубоко внутри я понял, что не хочу быть генералом, хотя надежда на то, что, может быть, это ошибочное впечатление, конечно, еще теплилась долгие годы.

А командиром нашего отделения стал Саша Ти. Хорошим, кстати, младшим сержантом оказался.

Месячный курс молодого бойца прошел как один день, мы учили уставы, маршировали по плацу, ночью нас неоднократно поднимали по тревоге, проводилась перекличка, после чего офицеры командовали отбой, и мы сломя голову неслись к своим койкам, либо устраивался километровый кросс. О том, что за нарушение дисциплины нас могли поднять по тревоге и устроить кросс в воспитательных целях, я упоминал выше. Сержантам было совершенно неважно, кто в учебной группе допустил нарушение, – по тревоге поднималась вся группа.