Эд Макбейн - Леди, леди, это я!

Если ты труп, то с тебя можно снять одежду, упаковать ее в пластиковый мешок, повесить на него бирку и отправить в криминологическую лабораторию. Твое холодное обнаженное тело могут положить на стальной стол и препарировать скальпелем сколько угодно в поисках причины смерти. Никаких прав у тебя нет. Ты — труп. Окоченевший сосуд, где, возможно, хранятся улики преступления. Ты уже больше не личность; ты лишился своих прав — смерть присвоила твои права.

Если же ты наркоман, то прав у тебя, конечно, больше, чем у трупа, но не намного.

Ты, разумеется, можешь прогуливаться, дышать свежим воздухом, спать, смеяться и плакать, что само по себе уже кое-что. Все эти вещи составляют понятие жизни, и с ними нельзя не считаться, поскольку ты все еще способен пользоваться этими удовольствиями. Но если ты наркоман, то ты идешь к смерти по собственной дорожке и, по сути дела, ты мало чем отличаешься от обыкновенного трупа. Просто смерть твоя это более продолжительный, хотя и неотвратимый, процесс. Твой путь к смерти начинается прямо с утра, когда ты просыпаешься и делаешь себе первый укол, потом он продолжается днем, который ты проводишь в поисках новой дозы героина, прерываясь лишь для других смертоносных уколов. Иногда эта гонка переносится и на ночь вплоть до самого утра, а там начинается все с начала. Твоя жизнь проигрывает одну и ту же мелодию подобно иголке на заезженной пластинке, которая все время перескакивает на старое надоевшее место. А игла застряла навсегда, застряла в твоей вене. И сам ты знаешь, что ты — труп, и другие тоже это знают.

Полицейские знают это особенно хорошо.

В то время пока труп по имени Эйлин Гленнон раздевали и препарировали, законченный наркоман по имени Майкл Пайн сидел в 87-ом полицейском участке и отвечал на вопросы. Вопросы ему задавал детектив Хол Уиллис, который, сталкиваясь с выбором задержать наркомана или оставить его в покое, обычно предпочитал оставить беднягу в покое. О психологии наркомана написаны многие тома, но Хол Уиллис не был психологом, он был простым полицейским. Он был дисциплинированным полицейским и в свое время выучил борьбу дзюдо, потому что ростом был чуть выше метра семьдесят и еще потому, что с раннего детства усвоил одну непреложную истину — что старшие всегда будут обижать маленьких, если только маленькие не научатся защищаться. Дзюдо, как точна наука, требовала особенной дисциплинированности. А наркомания, по его разумению, отличалась, как раз наоборот, либо пренебрежением к дисциплине, либо ее полным отсутствием. Он был терпим и не любил наркоманов только по одной причине: их никто не заставлял быть наркоманами. Он был уверен, что случись ему вдруг сесть на иглу с героином, — он бы отделался от этой привычки за неделю. Он попросту заперся бы в какой-нибудь комнате и пусть выблевал бы наружу все свои кишки, но все равно разделался бы с этим пороком. Это дисциплина. Он не ненавидел наркоманов, но и не жалел их; он просто сознавал, что это — слабаки. Этим людям недоставало самоконтроля, и это Уиллис считал непростительным для мужчины пороком.

— Значит, ты знал Ла-Скалу? — спросил он Пайна.

— Ага, — ответил Пайн. Он выговорил это слово быстро и резко. Никакого умничанья или энтузиазма — просто «ага», как резкий удар пальцем по столу.

— Давно с ним знаком?

— Ага.

— Как давно?

— Два года.

— Он уже тогда был наркоманом?

— Ага.

— Ты знаешь, что он погиб?

— Ага.

— Ты знаешь, как он погиб?

— Ага.

— Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

Пайн с сомнением пожал плечами. Пайну было двадцать три года. У него были светлые волосы и голубые глаза, которые казались большими и внимательными, что в значительной степени объяснялось тем, что он успел уколоться перед тем, как его забрали в участок. Темные болезненные круги под глазами придавали его зрачкам странный вид и поразительным образом усиливали их голубой цвет.

— Кто-нибудь имел на него зуб?

— Лжешь, — сказал Уиллис. — Небось, та же гнида, что и тебя снабжает.

Пайн продолжал молчать.

— Ну, правильно, — сказал Уиллис, — давай, защищай барыгу. Странные вы люди. Выгребаете свои последние гроши и несете им. Ну, валяйте. Обогащайте барыг — пусть жиреют. Давай, продолжай защищать этого изувера, чтобы он мог и дальше сосать вашу кровь. Ну, дурак набитый, кто ваш толкач?

Пайн ничего не отвечал.

— Хорошо. Ла-Скала задолжал ему?

— Нет.

— Ты уверен?

— Вы — коп, — сказал Пайн, — и сами, должно быть, знаете, как работают эти жирные деляги? Наверняка вы знаете, что работают они только за наличные, и деньги вперед. Поэтому, насколько я знаю, Тони ничего не задолжал поставщику.

— У тебя нет мыслей на тот счет, кто бы мог его убить?

— У меня нет никаких мыслей на этот счет, — сказал Пайн.

— Ты сейчас под кайфом?

— Нет, просто немножко в сон клонит, и все, — сказал Пайн.

— Ты когда последний раз кололся?

— Что-то около часа назад.

— Кто поставляет тебе наркоту, Пайн?

— Ой, да бросьте, коп, — сказал Пайн. — Какой смысл кому-то убивать такого парня как Тони? Себе дороже. Это же полная глупость, разве не так? Зачем кто-то будет избавляться от собственного покупателя?

— А как плотно Тони сидел на игле?

— Кололся без остановки.

— И сколько у него уходило в день на наркотики?

— Двадцать пять — тридцать баксов, а может и больше. Точно не знаю. Да сколько б он ни тратил, его толкач никогда б не отказался от его денег — незачем ему было убивать Тони. В чем смысл? — Пайн горько усмехнулся. — Барыги любят наркоманов, разве вы не знаете?

— Знаем, знаем, еще как любят, — сухо заметил Уиллис. — Ну, ладно, расскажи-ка мне все, что тебе известно о Ла-Скале. Сколько ему было лет?

— Примерно как мне — Двадцать три — двадцать четыре года.

— Женат? Холост?

— Холост.

— Родители живы?

— Думаю, что живы, но живут не здесь.

— А где?

— Где-то на западном побережье. Кажется, его папаша крутится в киноиндустрии.

— Что ты имеешь в виду? Кем в киноиндустрии? Что, отец Ла-Скалы — кинозвезда?

— Во-во, ага, кинозвезда. Прямо как мой папашка, — сказал Пайн. — Вы знаете, кто мой папашка? Сам Кэри Грант. А вы что, разве не знали?

— Хватит острить, — сказал Уиллис. — Чем занимается отец Ла-Скалы?

— Работает кем-то в съемочной группе. Кажется, на подхвате: пойди — принеси — отнеси, но точно не знаю. В общем, работает в съемочной группе.

— Ему не известно, что его сын погиб?

— Сомневаюсь, чтоб он знал. В Лос-Анджелесе никто газет не читает.

— Откуда ты, черт возьми, это знаешь?

— Я был на Западе.

— Наверное, проезжал мимо, когда ездил в Мексику за наркотой?

— Какая разница, куда я ездил? Я был на Западе и видел, что в Лос-Анджелесе никто газет не читает. В Лос-Анджелесе все только тем и занимаются, что жалуются на смог, и ищут глазами Лану Тернер: вдруг она остановится рядом на красный сигнал светофора. Больше они там ничего не делают.