Юрий Ребров - Все золото Колымы

— Сколько, Николай Федорович, я мог бы получить за коллекцию? Я понимаю, марки чепуховые, сынишка собирал, баловство... Но вы человек знающий и правильно оцените их...

Потом они уходили в другую комнату, о чем-то долго разговаривали. Владелец альбома уходил, а марки оставались и отец переселял их в кляссеры.

Бежали годы, и бывший мальчик шагал по курсам института, но и теперь он не осмеливался встречаться с друзьями, да и не было у него настоящего друга, одни приятели. Он все знал о марках, он понимал в них не меньше отца, но у самого не было ни одной серии.

— Зачем тебе? — недоумевал старший Ильин. — Моих дней осталось — кот наплакал. Все перейдет к тебе. Твои сестры сбежали от нас в трудные дни. Раньше родители проклинали ослушников-детей, времена другие, сотрясать воздух проклятиями — людей смешить. Но отдать тебе всю коллекцию — это еще в моих силах...

Но он не выполнил и этого обещания. Ушел из жизни, оставаясь хозяином коллекции. И теперь без завещания, а отец суеверно боялся его составлять, думая, что этим ускорит смерть, коллекция принадлежала всем наследникам. Но были марки, ценные марки, о которых никто не знал, и Федор Николаевич решился...

Как говорят ученые люди, попробуем реконструировать преступление. Храмов проник в опечатанную квартиру намного раньше, и принялся искать марки Громова. Пришлось изрядно потрудиться — нелегко и знающему человеку разобраться в филателистических богатствах Ильина. Представляю, как матерился Сибиряк, тщетно пытаясь найти известные ему серии. Но тут новая неожиданность: кто-то отпирает входную дверь, приходится прятаться в ванной комнате. Оттуда он видит, как незнакомец в считанные минуты отыскивает злополучный кляссер. С удивлением наблюдает Сибиряк за Ильиным, который, не торопясь, открывает бутылку «Кавказа», а затем выливает содержимое в раковину. Правда, он не догадывается, с какой целью это делается. А разгадка проста: Федор Николаевич «укреплял» алиби, ведь все знали и могли подтвердить при случае, что сам он не выносит алкоголь...

До этих пор мне было все ясно. Мелкие детали не в счет. А что же произошло дальше? Почему Сибиряк отпустил Федора Николаевича живым и невредимым?

Снова и снова я размышляю над этим, как любит говорить Иван Петрович Бондарь, «феноменом». Мне ясно, что причина может быть лишь одна — кто-то или что-то спугнуло Храмова. Но что? Это сумел объяснить эксперт Коля Ушаков.

— Знаешь, старик, — начал он вместо приветствия. — В свой первый приезд на хату покойного я на всякий случай оставил на память пальчики со звонка...

Когда наш патрон в очередной раз высекает Колю за увлечение «чуждым для нас языком», мне его бывает жалко, но сегодня я готов признать, что экзекуции проводятся слишком редко. Это надо же! Я сутками ломаю голову над ребусами, а он, видите ли, не знает, нужна пара лишних отпечатков или нет.

— Не волнуйся, старичок. Отпечатки не принадлежали никому из фигурантов, поэтому я и забыл о них...

А часом позже в моем кабинете удивлялся Семен Николаевич Майоров.

— Я думал, что для вас это не имеет значения, — странный день — все беспокоились о моем времени и старались не загружать лишней информацией. — Главное ведь в том, что я обнаружил сорванные печати. Ну, позвонил я пару раз, никто не ответил...

— А если бы дверь отворилась и появился мужчина с пистолетом? Учтите при этом, что с игрушечными в квартиры не залезают.

— Так я об этом даже не подумал...

Беспечный человек Семен Николаевич. Неприятности семейные страшнее опасности для жизни. Вот, оказывается, кто вспугнул обоих преступников. Собственно, Ильин должен быть ему благодарен лишь отчасти — «свой» удар по голове он получил неделей позже.

А Сибиряка мы взяли (как сказал бы Коля Ушаков, «повязали») прозаически, без всяких погонь, перестрелок, приемов каратэ и прочен детективной бутафории. Он пришел в камеру хранения Курского вокзала, и дежурный лейтенант милиции опознал его по фотографии, разосланной по отделениям. Между прочим, пожалуй, девяносто девять процентов всех расследований обрастают экзотическими подробностями лишь в изложении журналистов. Я завидую комиссару Мегрэ и экспансивному Пуаре, завидую их озарениям, когда все становится ясно, и можно предъявить обвинения всем участникам преступления. Меня к таким озарениям ведут сотни страниц показаний свидетелей, допросов обвиняемых, вещественные доказательства, попросту «вещдоки». Наше дело, чтобы наказание за каждое преступление было неотвратимым, и когда судья именем Российской Федерации оглашает приговор, значит, мы поработали неплохо.

В нашем труде, как в шахматах, действуют белые и черные фигуры. На шахматной доске их поровну. В жизни соотношение другое — «черных» почти не видно. Но они есть, и даже в гостях я не могу спокойно слушать телефонные звонки.

По нашим городам ходят «черные», и далеко не всегда их отличишь от «белых». Сколько лет числился Николай Федорович честным энтузиастом, настоящим коллекционером. Думал, что умнее всех. Думал и проиграл жизнь, проиграл детей.

Когда правда стала достоянием гласности, многие удивлялись, как такое могло случиться — человек не просто собирал марки, но и написал интересные работы. По правде говоря, меня эта деятельность тоже смущала. Но в конце концов я разыскал «исследователя», довольно квалифицированного журналиста. Не устоял человек перед большим заработком и много лет работал невидимкой — писал под чужой фамилией, прикрывая чужое невежество и желание самоутвердиться. На удовлетворение честолюбия Ильин денег не жалел. Журналист брал, но, сдается мне, он продешевил. Собственное имя стоит дороже.

Так и существовал «коллекционер» Николай Федорович Ильин, заражая все вокруг нечистым воздухом наживы.

Что касается семейных осложнений, то я осуществил хитрый (так мне казалось) ход — ко дню рождения подарил Наде роскошный голландский кляссер. Моя жена отнеслась к подарку серьезно и уже на следующий день принялась заполнять кляссер марками. Через неделю она поняла безнадежность бессистемного коллекционирования и решила собирать серию «флора». И правильно! Цветы сопровождают всю жизнь женщины. Так что мой расчет оказался точным. В семье воцарился мир и полное взаимопонимание. А дальше произошла катастрофа. Желая сделать Наде приятное, я купил серию красивых венгерских марок, посвященных двадцатилетию космической эры. Надя серию отвергла — космонавты никак не смотрелись в коллекции цветов. Некоторое время серия была бездомной. Мне стало ее жаль, и я купил кляссер...

Кстати, где бы достать серию к десятилетию Гражданской авиации СССР и советской авиапочты?

Совершенно правильно, 1934 года. С водяным знаком и без водяного знака.