Мануэль де Педролу - Замурованное поколение

— Ты в самом деле ничего не хочешь?

— Нет. Меня бы снова вырвало.

— А я…

Но передумываю. Потом придется протирать стакан. Я устал протирать все на свете.

— Идем. Выпьем дома.

Выключаю свет, и мы в последний раз возвращаемся в спальню, где время остановилось. Но не для нас. Глянув на часы, вижу, что уже два. Может, мои спешат?

— Сколько на твоих?

— Пять минут третьего. Пойдем, Алехо.

— Сейчас.

Фотоаппарат лежит на кровати, куда я его бросил. Беру его, снова проверяю освещение, зажигаю лампы дневного света, скрытые в стеклянных панелях, украшающих стены, но они дают рассеянный свет…

Пробую сделать снимок. Склонясь над трупом, навожу фокус, немного отступаю, потому что хочу взять в кадр все тело, и нажимаю на спуск.

— Выключи свет, Рената.

С того же расстояния, в том же ракурсе щелкаю еще два раза уже только при свете лампы, стоящей позади меня на столике.

— Готово.

Она делает шаг к двери, пока я прячу фотоаппарат в карман. Тогда я говорю:

— Минутку… Ты не хочешь одеться?

— Ах!

И она удивленно смотрит на себя. Берет блузку, потом юбку, поспешно одевается, суетясь и делая массу ненужных и неловких движений.

— Ты могла так и уйти, оставив здесь свою одежду…

Рената смотрит на дубинку. Она лежит, касаясь трупа, там, где я ее выронил.

— Что делать с этой штукой?

Я поднимаю дубинку, а Рената говорит:

— Оставь ее, она ведь не твоя.

— Но ее могут опознать. Дознаются, что тот тип потерял ее на Пасео-де-Грасиа во время стычки со студентами. И без труда догадаются, что подобрал ее кто-то из нас.

— Там было много народу.

Я чешу в затылке, продолжая глядеть на дубинку.

— Все равно это след. А я не хочу оставлять никаких следов, ничего, что указало бы им направление, пусть даже самое неясное.

Я машинально начинаю протирать дубинку перчаткой.

— Не лучше ли оставить ее здесь, Алехо?

— Не знаю. Нет, мы выбросим ее где-нибудь, подальше отсюда.

Сую дубинку за пазуху, еще раз оглядываюсь.

— Ты ничего здесь не забыла? Платок, кошелек?.. Где он у тебя?

— Я его не взяла. Подумала, так будет безопаснее.

— Тогда пошли.

Я беру ее под руку.

— А свет?

— Пускай горит.

Почти на ощупь пробираемся через маленькую комнату, потом я осторожно открываю наружную дверь. Кажется, все спокойно. Только «плимут» соблазнительно поблескивает в темноте.

— Выходи.

Негромко щелкаю замком, запираю дверь. Поочередно обходим машину и чуть ли не на цыпочках подходим к воротам. Шпингалет опущен, я его поднимаю…

И тут я протягиваю руки к деревянной решетке ворот и хватаюсь за нее, чтобы не упасть, кладу на руки отяжелевшую голову.

— Алехо!

Ее маленькие руки подхватывают меня в темноте, она прерывисто выдыхает мое имя.

— Алехо, что с тобой?

— Ничего…

С ее помощью я медленно оборачиваюсь, но снова покачиваюсь на ватных ногах. Слышу ее шепот:

— Алехо, Алехо…

Пробую улыбнуться, но губы не слушаются.

— Не пугайся…

— Хочешь, возьмем его машину?

Я отрицательно качаю головой и снова выпрямляюсь, на этот раз немного увереннее, и два-три раза глубоко вдыхаю воздух.

— Ты не умеешь управлять машиной, мало ли что может случиться.

— Но до дома далеко…

— Дойду…

Она берет меня под руку, и я опираюсь на нее. Мы оба в поту, хотя нам в лицо дует свежий ветерок. Набираю в грудь побольше воздуха и пытаюсь открыть деревянные ворота. Они тяжелые.

— Открой ты…

Выходим, я немного покачиваюсь. Но тут же останавливаюсь, не совладать с руками, они дрожат, как ртуть. Рассуждаю вслух:

— Надо было обыскать его…

Она закрывает ворота и поворачивается ко мне:

— Для чего?

— Придется вернуться. У него где-нибудь записаны твой адрес и твое имя. Если полиция доберется…

— Я ему дала только телефон бара. И он думал, что меня зовут Лаура. Ты забыл?

— Но они установят, чей это номер, пойдут в «Попилс».

— Там никто ничего не знает. Вчера я сама подошла к телефону.

— И ничего другим девушкам не сказала?

— Ничего.

— Ты в этом уверена?

— Уверена. Телефон бара ему мог дать кто угодно.

Дрожь немного утихает, но ноги по-прежнему налиты свинцом, я их волочу, когда мы идем по дорожке к площади Сан-Грегорио. Она говорит:

— Обними меня…

Я обнимаю ее за плечи, и мы молча продолжаем путь.

Кровать мягкая, но наволочка сбилась, и на щеке остался след. Немного отодвигаюсь, шевелю ногами, их как будто кто-то грызет. Рената бродит по квартире; потом входит в спальню, все так же одетая, и подходит ко мне. Я медленно поворачиваюсь.

Она склоняется надо мной:

— Не надо шевелиться.

Расстегивает мне брюки и стаскивает их, затем снимает и рубашку. Я закрываю глаза, совсем обессилев. Не знаю, как я добрел до квартиры Ренаты. Но мы добрались. И даже по дороге отделались от дубинки. Она бросила дубинку в люк.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Сожги это.

— Обязательно.

Она садится на край кровати, касается рукой моего лица, но я отталкиваю руку.

— Нет… ты говорила, у меня такая выдержка… — Я по-прежнему лежу кверху лицом. — А если бы не ты, я бы упал.

Я чувствую ее горячее прерывистое дыхание на моем голом плече. Слышу, как она мягко говорит:

— Алехо, ты знаешь?..

Я не отвечаю. Теперь ощущаю не только ее дыхание, но и ее руки на моей груди.

— Я рада. Я так счастлива из-за этого…

Я молчу и чувствую, как горячая щека касается моей, слышу голос:

— Сначала я даже испугалась тебя. Ты был такой уверенный, ловкий… Точно машина, которая ничего не чувствует, ни о чем не думает…

— Уйди!

— Нет, Алехо… Мне ведь тоже сделалось дурно.

— Ты женщина.

— Ну и что? Мы оба из плоти и крови.

Целует меня в ухо и добавляет:

— Мне нравится, что ты сильный… Но теперь мне лучше видеть тебя таким, испуганным, как и я. А уж как я боюсь, Алехо…

Я поворачиваюсь, сажусь.

— Уходи! Уходи!

Колочу ее по чему попало, и злость возвращает силу моему телу, которое словно просыпается.

— Сожги сейчас же. Не хочу, чтобы ты мне сочувствовала.

— Я тебе не сочувствую, Алехо. Я тебя люблю, только люблю…

— Не говори так!

Снова падаю на постель, сжимаю кулаки и закрываю глаза; собираю все силы, чтобы совладать с подступающими к горлу рыданиями. Некоторое время она еще держит руку на моей груди, потом убирает, и я слышу удаляющиеся шаги; дверь спальни закрывается.

Растягиваюсь во весь рост, тело мое содрогается от рыданий. Слезы льются ручьем; изо рта, как у старика, течет слюна. В гневе комкаю простыню, потом разжимаю кулаки и смотрю на свои руки. Смуглые руки с толстыми пальцами и слишком широкой ладонью… Те же самые руки, что и раньше. Но они убили человека, и это было совсем легко. Слишком легко. Закрываю глаза, чтобы не видеть их, не видеть ничего. Раскидываю руки, хватаюсь за края матраца, переворачиваюсь, снова оказываюсь на спине; одна нога свесилась, и пальцы касаются пола. Внезапно перепугавшись, соскакиваю с кровати. Но нет, «вочтлендер» лежит на туалетном столике, я не забыл вынуть его из кармана.