Верт Уильямс - Ада Даллас [Ada Dallas]

— Отдай карабин! — потребовала Ада.

— Ты не оставляешь мне выбора, — ответил я.

Я опустил карабин, словно намереваясь отдать оружие, и с силой ударил прикладом по ее руке. Она вскрикнула от боли, ее пистолет отлетел в сторону, ударился о стену и со стуком упал на пол.

Ада отшатнулась, держась за руку, а я в два прыжка очутился у окна и увидел внизу в круге света одинокую фигуру Джексона, готового начать, а может, уже начавшего передачу.

Я поднял карабин. Ада бросилась на меня, повиснув всем телом, а потом вцепилась мне в лицо, заставив на несколько мгновений потерять равновесие.

— Нет, ты этого не сделаешь!

Несмотря на то что я причинил ей боль, в ее голосе не слышалось гнева, лишь твердая решимость во что бы то ни стало помешать мне.

Теперь я знал, как поступить. Подскочив к Аде, я ударил ее левой рукой в подбородок. Я умышленно нанес удар не в полную силу, желая только оглушить ее. Она упала. Тяжело, со стуком.

Я снова подошел к окну, нагнулся, положил карабин на подоконник и стал целиться в Джексона. Поглощенный этим занятием, я все же заметил, что Ада зашевелилась и стала подниматься. «Торопись! — сказал я себе. — Ты ударил ее недостаточно сильно…» Голова Джексона уже оказалась в перекрестии прицела, когда Ада снова кинулась на меня. Карабин уперся ей в грудь, я потянул его к себе и непроизвольно нажал спуск.

Все дальнейшее произошло в считанные секунды. Пуля попала в Аду. Словно от внезапного толчка, она повалилась на низкий подоконник, пальцы ее бессильно царапнули по дереву, и она исчезла за окном.

Мне показалось, что время вдруг остановилось. Последнее, что я увидел, — ее ноги, мелькнувшие в черном проеме окна. И все.

«Она сделала это умышленно, — мелькнуло у меня. — Она понимала, что только так может помешать мне убить его, и сознательно пошла на это»

Ада даже не вскрикнула. Видимо, она была уже мертва, когда падала из окна.

Я не мог сдвинуться с места, словно она пригвоздила меня.

Снизу донесся глухой удар.

Я выбежал из комнаты, к…

Я только что прочитал первые фразы написанного заранее текста, как футах в тридцати — пятидесяти от меня упало что-то тяжелое. «Вот оно! — подумал я. — Все-таки они пытаются разделаться со мной…»

И вдруг я увидел впереди себя нечто белое и бесформенное и сразу узнал ее. Напрасно я старался внушить себе, что ошибаюсь, что этого не может быть. Я увидел золотистые волосы и с ужасающей отчетливостью понял: это она, Ада.

Я склонился над ней; к нам уже спешили люди.

Кабина лифта оказалась на месте, и я спустился на свой этаж. Никого не встретив, я забежал в уборную, повесил пальто и шляпу и тщательно вымыл руки. Взглянув в зеркало, я обнаружил на щеках несколько кровоточащих царапин. Четыре на одной щеке, три на другой.

Я умылся, но царапины не смывались, они вспухли, стали краснее и безобразнее.

Положение осложнялось.

Если я попытаюсь бежать, меня схватят.

Если заметят царапины и произведут анализ мельчайших частичек кожи, оставшихся у Ады под ногтями, — моя песенка спета.

Оставалось ждать. Ждать, надеясь, что никому в голову не придет производить такой анализ.

Однако и отсиживаться в кабинете я не мог. По долгу службы я должен был пойти туда. Но если я пойду, меня схватят.

Все же я вошел в кабинет, стараясь при входе отвернуть лицо. В ящике у меня был йод, я попытался замазать царапины, но ничего не получилось.

Я сидел за столом, опустив голову.

Я не мог выйти, не мог сидеть на месте! Что делать? Что делать, черт побери?

Сидеть, ждать и надеяться.

Пэкстон заметил мои царапины, подбежал ко мне и заорал. Именно заорал:

— Господин генерал, что с вами?

— Ничего особенного. Упал и ударился о батарею отопления.

Возможно, мне удалось бы выкрутиться, кое-какие шансы сохранялись, если бы в кабинет без стука не ворвался этот сукин сын Джексон. Если бы только он сначала постучал и дал мне возможность спрятаться! Так нет, влетел в кабинет и уставился прямо в лицо.

Глаза его широко раскрылись, и я понял, что все кончено.

Все это я вспоминал, пока ехал в Батон-Руж, а передо мной под мрачным дождливым небом, нависшим над зеленой долиной, разворачивалась темная лента шоссе.

По специальному решению законодательного собрания Аду хоронили на территории Капитолия. Ее могила оказалась всего в нескольких футах от бронзовой статуи Хьюи Лонга. В черном были стоявшие на ступенях белой лестницы священнослужители и те, кто понесет гроб, а собравшаяся на зеленой лужайке безразличная к соблюдению ритуала толпа была разодета в самые пестрые тона.

В сочной зеленой траве уже темнел аккуратный овал могилы с горкой земли у изножья. Возле него, явно гордясь своей работой, красовались два могильщика. Завтра могилу укроют дерном, а потом положат плиту из белого камня, и туристы, прочитав надпись, по пути в Капитолий, будут говорить друг другу: «Ада Даллас? Та самая, помните?» И уезжая в Новый Орлеан на фиесту, ради чего, собственно, они и являлись в Луизиану, может, да, а может, и нет, еще раз взглянут на могилу.

На похоронах присутствовало много священников — представителей различных вероисповеданий, хор и мы — те, кому предстояло нести гроб туда, куда обычно несут гробы. Стоя вместе с остальными, я увидел в толпе лицо Томми Далласа. Он постарел, посуровел, словно с него сняли прозрачный чехол. Он кивнул мне и пошевелил губами, видимо, говоря: «Привет, Стив!»

Пел хор, священники читали молитвы и проповеди, но я ничего не слышал. Я смотрел на серебряный гроб и жалел, что он закрыт и я не могу в последний раз увидеть Аду.

Я заставил себя прислушаться к тому, что говорит очередной священник — не знаю, уж какую церковь он представлял, — и услыхал:

— …ее благородная и бескорыстная преданность народу Луизианы…

Вот это да!

— …выполняя свой гражданский долг, она не только не жалела своих сил и энергии, но и пожертвовала своей жизнью…

Ну и ну!

— …эта великая женщина…

А вот это факт, только вовсе не в том смысле, в каком говорил священник.

Я больше не слушал панихиду. Я снова спустился на парашюте памяти в тот день, куда мне хотелось попасть. В тот день, когда море из синего стало темным, когда дул ветер и лил дождь.

«Я хочу заставить мир признать, что я существую. Я хочу заставить его сказать: „Да, ты есть, и никакие удары судьбы не смогли этому помешать. И если я причинял тебе что-либо дурное, то и ты отплатила мне сполна“».

Да, это правда, подумал я.

«Я хочу заставить мир признать, что я существовала, и сделать так, чтобы мир не мог не признать, что я существовала».

Не сможет, сказал я ей.