Андрей Белоглазов - Банкет

«Откажись он сейчас от сына, безжалостно осуждай таких же, как сам или даже своих близких, может тебе и сохранят жизнь. И будет в роли шавки на цепи, послушно кусать и облаивать тех, на кого Хозяин укажет. Сколько еще так можно протянуть – пять, десять лет? А ведь в любой момент могут взять, да и люстрировать для начала. Будешь спать при этом или нет? Что может спасти – стакан, как последние три месяца или игла? Эх не надо было тогда в судьи идти, сейчас бы уже на пенсии перед телевизором радовался бы чисткам в стране, нянчил внуков. Отяжелел, надо идти спать», – расплачиваясь додумывал Кузьмич и пошатываясь направился в номер, попытался дозвониться до секретаря, не смог, тот бессовестно видимо дрых. Поставил на 6-00 будильник в телефоне, скинул нога об ногу туфли, на спинку стула повесил пиджак, на него, не разглаживая, забросил стянутые брюки, и не расправляя кровать, завалился спать.

С утра зверски болела голова, хотелось похмелиться. Кузьмич встал, огляделся – соседа не было.

«Загулял или улетел домой», – подумал Кузьмич и мужественно проследовал в ванную. Принял душ, постепенно меняя температуру воды до ледяной, умылся, бриться не стал, и захватив в комнате свой саквояж отправился к администратору. –Закажите мне, пожалуйста, такси до …ска. Где у Вас можно выпить кофе?

Изолятор, дополнительно обнесенный рядом колючей проволоки, охранялся несколькими бэтэрами и взводом национальной гвардии. Кузьмич, расплатившись с таксистом, козырнул гвардейцу лейтенанту корочками:

– К дежурному, меня ожидают.

Лейтенант созванивался с дежурным по изолятору, получив подтверждение, дал распоряжение сержанту:

– Проводи.

Миновали часовых на наружном и внутреннем периметре контрольно-пропускного пункта, причем последний был с рамкой металлодетектора. Аппарат выявил у Кузьмича наличие смартфона и связки ключей. Сержант-росгвардеец довел Кузьмича до стекла с надписью «Дежурный» и сдал старлею службы исполнения наказаний.

– Ваши документы, – вопросил дежурный.

– Вот, – Кузьмич сначала показал удостоверение через стекло, но увидев знак рукой старлея, просунул документ в окошко.

Дежурный записав в журнал серию и номер удостоверения, вернул его с двумя листочками бумаги: чистом и заполненном с красной надписью «Образец»:

– Пишите Заявление.

На неудобном подоконнике, стоя, плохо пишущей привязанной проволокой, уходящей куда–то за подоконник, ручкой Кузьмич заполнял Заявление на предоставление свидания.

– Вот готово, – Кузьмич просунул, два листка назад в окошечко.

– Телефон дайте сюда.

– Да, но я судья, мне могут позвонить.

– Телефон оставьте, у нас режим «Чрезвычайного положения сейчас», – металлическим голосом настаивал старлей.

– Да вот, – положил смартфон в лоток Кузьмич.

– По коридору кушетки, ожидайте, Вам объявят.

Несмотря на слякоть и сентябрьскую прохладу на улице, в коридоре было душно. Кузьмич сначала сидел один, потом компанию ему составил, поздоровавшись, седой и представительный, в хорошем пальто. Молчали. Затем подошла женщина лет тридцатти, эта тоже села молча, упершись взглядом в облупленную стену, напротив. Последним в их компании оказался прокуренный дешевым табаком, словоохотливый мужичонка, который пытался начать разговор с присутствующими, но видя, что не вызывает взаимный интерес, замолк и он.

Ждали долго.

Кузьмичу очень хотелось в туалет – седьмой десяток все-таки, пришлось вставать, следовать из коридора в дежурку и проситься. В туалет согласились все, сопровождающий исполнитель наказаний отвел в другую от дежурки сторону коридора сначала мужчин, а потом вернулся за женщиной. Стало легче.

– А хорошо. Курить только охота, спасу нет. Изрек для всех мужичонка. А потом обратился к сотруднику, вернувшего к месту ожидания женщину. – Служивый, а где туточки у Вас закурить можно?

Тот скептически осмотрел мужичонку и кивнул ему, – Ну пошли.

Ждали еще.

В районе обеда пришел сопровождающий и скомандовал, –Ожидающие встречи с родственниками, следуйте за мной.

Провели в переговорную – наглухо пополам, разделенную мутным непробиваемым стеклом комнату. Каждая половина дополнительно была разбита деревянными рамами со стеклом на восемь кабинок. Посетителей всего четверо, их размещают по кабинам рядом, Кузьмичу достается вторая от входа между говорливым и седым. В кабине крутящаяся, прикрученная к полу, барная табуретка без спинки и ручек, подоконник, примыкающий к бронестеклу, на котором лежит старая, еще советская телефонная трубка с проводом, но без аппарата. Кузьмич взял ее в руки, приложил к уху, из микрофона отвратительно воняло куревом и запахом изо ртов. Кузьмич брезгливо отложил трубу обратно на подоконник.

Сопровождающий, остановившийся в углу половины комнаты для переговоров, веско произнес:

– Ваш разговор с подследственными прослушивается сотрудниками изолятора, если в разговоре будет допущено упоминание запрещенных тем, в том числе побега, противодействия следствию, дачи ложных показаний и тому подобное, то свидание будет немедленно прекращено. Невозможным будет продолжение свидание также при попытке передать что-либо арестанту или причинить вред казенному имуществу.

И вот, наконец, по ту сторону стекла ведут их четверых, третьим его сына, который проходит в кабинку напротив, садится, берет трубку, слабо улыбается, дожидается, пока отец поднесет к уху свою трубу и выдыхает:

– Ну, здравствуй, папа.

– Здравствуй, сына, – отвечает Кузьмич и смотрит, смотрит в это отражения себя, в эти голубые глаза. Постарел сын, сильно похудел, лицо осунулось, от крыльев носа к уголкам рта проступили морщины, фирменные родовые залысины стали больше. Сказать хотелось в ответ очень многое, но как тут скажешь, когда в спину давят взгляды сопровождающих, а тень чужого уха висит над разговором и Кузьмич выдает банальное:

– Как ты?

– Все хорошо, как мама?

– Мы очень долго не знали где ты, сильно волновались, мама сдала. Но сегодня я ей уже позвонил, она очень рада. Сегодня же вернусь домой, все ей расскажу. Она наказывала продуктов тебе передать и белье, но я знаю Ваши правила, лучше куплю в местном ларьке. Что тебе купить?

– Сигарет, папа, заварки, леденцов к чаю. Можешь еще мне на счет местный пару тысяч забросить.

– Ты куришь, сын?