Тана Френч - Сходство [litres]

– Да. Если… ради бога… если тебе нужно время подумать… – Он снова сглотнул. – Я тебя не тороплю, конечно. Понимаю, сейчас не лучшее время для… Но, думаю, это надо было сделать. Рано или поздно я должен был узнать.

Кольцо было простенькое – тонкий обруч, а на нем, как капля росы, один-единственный бриллиант. Никогда в жизни я не представляла у себя на пальце обручального кольца. Я мысленно увидела, как Лекси снимает в темной комнате свое, оставляет возле их с Чедом общей постели, и острее ощутила разницу между нами, меня будто лезвием полоснуло: я не могла бы его надеть без полной уверенности, что это навсегда.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – сказал Сэм. Взгляд его уже не был ошеломленным, глаза смотрели на меня прямо и твердо. – Во что бы то ни стало. Нет смысла, если ты не… Если не будет тебе счастья без отдела убийств, так и скажи.

Жизнь – штука жестокая. Лекси по живому резала тех, кто пытался ее удержать, – тех, с кем она смеялась, работала, спала. Дэниэл, который ее любил как родную, сел с ней рядом и ждал ее смерти, лишь бы не допустить осады своего зачарованного замка. Фрэнк взял меня за плечи и сознательно направил туда, где я могла погибнуть. “Боярышник” открыл мне свои тайны, исцелил мои раны, а я в ответ, тщательно все просчитав, сровняла его с землей. Роб, мой напарник, моя опора, мой самый близкий друг, вычеркнул меня из своей жизни, оттолкнул из-за того, что хотел со мной спать, а я согласилась. А когда все мы закончили друг друга терзать, Сэм, имевший полное право послать меня к черту, уйти навсегда, остался рядом, потому что я протянула руку, попросила остаться.

– Я хочу вернуться в Убийства, – ответила я, – но готова ждать. Пусть это будет не скоро. Рано или поздно кто-то из нас отличится, мы будем на хорошем счету у начальства и сможем попросить особого разрешения.

– А если нет? Если ни один из нас не отличится или отличится, но нам все равно откажут? Что тогда?

И вновь будто ночная птица задела меня крылом: Надо знать, на что идешь.

– Что ж, переживу. А ты готовься всю жизнь выслушивать мои жалобы на Мейера.

Я протянула руку, увидела, как меняется взгляд Сэма, и когда он надевал мне кольцо на палец, поняла, что на этот раз внутри нет темного ужаса перед неизбежностью, земля не уходит из-под ног от страха, я чувствовала одно – уверенность.

Позже, когда мы лежали свернувшись под пуховым одеялом, а небо за окном уже заалело, Сэм сказал:

– Есть у меня еще один вопрос, но не знаю, как его задать.

– Спрашивай прямо. Теперь имеешь полное право.

Я выставила левую руку. Кольцо мне шло. И даже было впору.

– Нет, – сказал Сэм. – Это серьезно.

Мне казалось тогда, что я готова ко всему. Я перекатилась на живот, подперла рукой подбородок, чтобы как следует видеть Сэма.

– Роб, – сказал он. – Ты и Роб. Я вас видел вместе, видел, насколько вы близки. Я всегда ждал… Уверен был, что мне ничего не светит.

К этому я оказалась не готова.

– Не знаю, что между вами произошло, – продолжал Сэм, – и спрашивать не хочу, не мое это дело. Только… Я знаю отчасти, сколько ты натерпелась во время операции “Весталка”. И после. Я не из пустого любопытства спрашиваю, ты не подумай. Просто я всему свидетель.

Его серые глаза смотрели на меня в упор, не мигая. Мне нечего было сказать, дыхание перехватило.

Случилось это в ту самую ночь – в ночь слепящих фар, когда я ездила забирать Роба с места преступления. Я хорошо его знала, понимала, что мой отказ его сломает, но, видно, не поняла, что он и так сломается, и только вызвала огонь на себя. Чувствовала я себя прекрасно, никаких дурных последствий не ожидала. С тех пор мне не раз приходило в голову, что я намного наивней, чем кажусь. Главное, что я усвоила в Убийствах: невиновность – это еще не все.

Я не Лекси, задержки у меня случаются, особенно от перенапряжения и усталости. Когда меня начало тошнить по утрам, я уже работала в Домашнем насилии, Роба перевели куда-то в бюрократическую яму, все мосты были сожжены дотла, Роб был бесконечно далеко, вне поля моего зрения. Я никому ничего не сказала. В слякотную субботу, еще до рассвета, я села на паром в Англию, а поздно вечером была уже дома – самолетом быстрее бы обернулась, но тяжело было даже представить, как это, сидеть неподвижно, бок о бок с чужими людьми, час туда, час обратно. Вместо этого я мерила шагами палубу. На обратном пути дождь со снегом усилился, я вымокла до нитки; если бы кто-то видел мое лицо, то решили бы, что я плачу, но я не плакала, ни слезинки не проронила.

В те дни только Сэма я и могла терпеть рядом. Все остальные были будто за толстой стеклянной стеной – что-то говорили, махали руками, кривлялись, а я из последних сил пыталась разобрать, чего от меня хотят, и что-то мычала в ответ. Я слышала одного Сэма. Голос у него приятный – спокойный, густой и мягкий, голос сельского жителя, очень земной. Он один сумел до меня докричаться сквозь стекло.

Когда мы в понедельник после работы зашли выпить кофе, он пристально вгляделся в меня и сказал: “Вид у тебя больной, сейчас грипп ходит. Отвезу-ка я тебя домой, а?” Уложил меня в постель, сбегал за продуктами, а когда вернулся, приготовил мне рагу. Всю неделю он каждый вечер готовил мне ужин и рассказывал дурацкие анекдоты, пока я не рассмеялась, просто из желания его порадовать. Спустя полтора месяца я первая его поцеловала. Когда меня коснулись эти большие ласковые руки, я почувствовала каждой клеточкой, как все мои раны затягиваются. Я никогда не считала Сэма деревенским простаком, с самого начала я уловила в нем глубину, но не догадывалась – говорю же, не такая уж я проницательная, – что он сразу меня понял и знал, когда снять маску.

– Мне нужно знать одно, – сказал Сэм, – осталось ли для тебя это в прошлом. Или… не могу же я всю жизнь гадать: а вдруг Роб одумается, вернется, захочет?.. Знаю, тебе пришлось тяжко. Я старался… тебя не трогать, как говорится, дать тебе время подумать. Но раз уж мы теперь… мне надо знать.

Первые рассветные лучи освещали его лицо, и он стал похож на усталого апостола с витража – суровый, с пронзительными глазами.

– Все в прошлом. Все, Сэм. Теперь все в прошлом.

Я коснулась его щеки, солнечный свет, чистый и ясный, будто обжигал, но без боли.

– Вот и хорошо. – Сэм вздохнул и, положив ладонь на мой затылок, привлек меня к себе. – Хорошо… – И закрыл глаза, не договорив.

Я проспала до двух часов дня. Помню, как Сэм встал, поцеловал меня на прощанье и тихонько прикрыл за собой дверь, но никто не звонил, не спрашивал, почему я не на работе, – запутались, наверное, в каком я отделе, а может, меня временно отстранили или вообще уволили. Когда я наконец вылезла из-под одеяла, то думала позвонить и сказать, что больна, только не знала, кому звонить, надо бы Фрэнку, но вряд ли он сейчас в настроении разговаривать. Пусть сами разбираются, решила я. И пошла в Сэндимаунт, там купила продукты, стараясь не смотреть на газетные заголовки, вернулась домой, съела почти все, что принесла из магазина, и отправилась побродить по пляжу.