Самюэль Давидкин - Выкуп первенцев

Тува не предложила ему выпить — вместо этого она сопровождала его, пока он осматривал квартиру. Аско остановился у фотокарточек в рамках, стоявших на книжной полке. На одной из них, старой свадебной фотографии, были запечатлены молодые мужчина и женщина, имевшие явное сходство с Тувой. Рядом стоял ее выпускной университетский портрет. Взглянув на него, Аско вздрогнул. Тува была такой же очаровательной, как и теперь, по прошествии десяти лет, но выглядела по-другому. Разница заключалась не только в возрасте, но и еще в чем-то, чего констебль не смог уловить.

Затем Аско устроился на диване, а Тува присела рядом.

— Тебе нравится? — спросила она.

— Твой дом?

— Да.

— Уютный. Понимаю, почему ты не хочешь отсюда переезжать.

Тува взяла в свои руки ладонь Аско.

— Да ты вся дрожишь, — удивился он. — И руки у тебя холодные.

— Тебе неприятно?

У Аско перехватило дыхание. Он встал и подошел к окну. Это было одно из тех окон, в которых он искал свет, когда шел домой от госпожи Аскен.

— Тува, я… так плохо тебя знаю. Пожалуй, будет лучше, если я пойду, — проговорил он сдавленным голосом.

Она ничего не ответила, просто сидела на диване и не отрываясь смотрела на Аско, пока тот одевался и выходил из квартиры.

Дойдя до дома, Аско налил себе бокал вина, поднял его, словно чокаясь с персонажами картин, случайно оказавшихся на его стенах, и прошел в спальню. Здесь он взял верхнюю коробку из двух, стоявших в дальнем углу, и перенес ее на середину комнаты. Он водрузил коробку себе на колени, поставил бокал на прикроватный столик и снял крышку.

Даниэль забыл про годовщину их свадьбы. Это был тот самый день, когда Ханна разбудила его на диване, после чего он отправился в общинный центр и оттуда — к Клугману. Осознав случившееся слишком поздно, Даниэль с минуту подумал, можно ли как-то исправить положение, но решил, что дело того не стоит и достаточно просто кратко извиниться. Ханна не ценила того, что делалось не вовремя. Одним из немногих способов Даниэля отметить знаменательный день было приготовить еду, но это казалось невероятно тяжелым занятием, поскольку его голова была занята другими вещами, а ужин должен быть праздничным. Он с удовольствием пригласил бы Ханну в ресторан, но с кошерным питанием в Хельсинки дело обстояло плохо. Еще несколько лет назад они время от времени ходили в японские рестораны, поскольку в результате долгих обсуждений решили, что в сырой рыбе, вероятно, заключается меньше всего проблем. Затем они подумали, что в ресторанах рыбу режут на тех же досках и теми же инструментами, что и ракообразных, и так постепенно пришли к выводу, что есть можно только дома или еду, приготовленную на кухне еврейского центра. В городе было всего одно кафе, где подавали кошерные блюда.

Как бы то ни было, Даниэль забыл про годовщину свадьбы впервые, и это его расстроило. Почему-то он вспомнил их первую встречу. Это было в Амстердаме, в той же синагоге, где они потом и поженились. Ханна устроилась на лето гидом и проводила экскурсии для туристов, Даниэль был одним из них. Из рассказа экскурсовода Даниэль запомнил только, что строительство здания было завершено вскоре после того, как c бимы (то есть специального возвышения для чтения Торы) предыдущей синагоги в середине XVII века было объявлено об отлучении от общины философа Баруха Спинозы. Однако Даниэль был больше увлечен обаятельной гидессой, чем ее рассказом. После экскурсии Даниэль набрался смелости и пригласил Ханну на свидание.

Он считал, что оптимизм и живость характера, пленившие его тогда, до сих пор сохранились у Ханны.

На следующий день Даниэль и Аско встретились на берегу залива Тёёлёнлахти. Они выбрали отдельно стоящую скамью, где доносившийся шум транспорта, казалось, защищал их от лишних ушей. Погода была ослепительно ясной, и тонкий лед на поверхности залива сверкал под лучами солнца. Весна запоздала, но теперь быстро брала свое. Еще неделю назад залив был полностью скован льдом, но теперь посреди ледового панциря образовалась вытянутая полынья. По дорожке, отделенной от скамейки клумбами, трусили редкие бегуны.

— Знаешь, в тот день, когда я сообщил о вероятном отъезде группы евреев из страны, кто-то забрался в архив в еврейском центре. Оттуда похитили папку с документами за 1870-е годы, — начал Яновски.

— Даниэль, я не успел сказать тебе, что расследование этого инцидента приостановлено. Мы не нашли существенных доказательств, подтверждающих что-либо действительно серьезное, а просто изучение исторических объектов не входит в нашу задачу. Извини, пожалуйста. — Аско чувствовал себя виноватым.

Но Даниэля новость о прекращении дела не остано- вила.

— Ты, конечно, понимаешь, — взволнованно рассказывал он, — что десятилетие, которым датируется похищенная папка, — это как раз тот временной период, когда рынок Наринкка в Круунунхака ликвидировали, чтобы освободить место под строительство Банка Финляндии, и евреи, вероятно, спрятали сундук во дворе Свято-Троицкого собора. — Выдержав небольшую паузу, он понизил голос и продолжил: — И не только сундук, но и Корону. Уверен, что взлом архива имеет какое-то отношение к этому делу.

Аско посмотрел на поезда, которые скользили по противоположному берегу, прибывая в Хельсинки и отправляясь из города, и разочарованно покачал головой:

— Я, наверное, не должен тебе этого говорить, но украдено еще кое-что.

Даниэль наклонился поближе, чтобы лучше слышать.

— Крышка сундука во дворе церкви. Оторвана вместе с петлями. Кто-то выбрал момент и уволок ее. Но официальная версия — мы никогда не видели на сундуке никакой крышки.

Даниэль повернул руку ладонью вверх и закрыл глаза. Он пытался восстановить в памяти узор, который нащупал тогда на крышке сундука. Сможет ли он все вспомнить? Пока не получалось.

— Что касается Короны, то это всего лишь сомнительная гипотеза, и ты сам это знаешь, — продолжал Аско. — Все, что у нас есть, — это одна-единственная фраза, в которой упоминается «путь Короны». И у нас нет больше никаких сведений о ней.

— Вот тут я не уверен. В архиве при синагоге мне пришла в голову одна идея, — начал Даниэль.

Он инстинктивно осмотрелся. Позади мимо них прошел одинокий человек с палками для скандинавской ходьбы. Деревянные виллы на другом берегу залива казались беззащитными, поскольку окружавшие их деревья, в тени которых они прятались летом, стояли без листьев, и лучи весеннего солнца беспрепятственно падали на старые стены.

— Корона может означать Тору. Наши древние мудрецы в некоторых случаях именовали ее именно так. Взять хотя бы самую старую из сохранившихся до наших дней Тору — «Кодекс Алеппо», написанный на пергаменте в десятом веке в академии письма Аарона Бен-Ашера в Израиле. Писцам нельзя было ошибиться ни в одной букве, и Бен-Ашер лично делал мелкие пометки поверх многих слов, которые, например, очень редко встречаются в Торе. Этот труд известен под названием «Корона Алеппо», поскольку евреи из сирийского Алеппо сохраняли его на протяжении последних шестисот лет. Это самая большая наша ценность, существующая в единственном экземпляре. После погромов 1947 года Корону в пятидесятых годах переместили из Алеппо в Израиль. При этом пропали ее основные части, а именно почти все Пятикнижие Моисея. Считалось, что пропавшие листы сгорели, когда арабы при погроме подожгли синагогу в Алеппо, где хранилась Корона. В это верили долгое время. Тем не менее при новейших исследованиях на сохранившихся страницах не было обнаружено следов огня — углы листов потемнели не от сажи, а от плесени, то есть имеется вероятность, что Корона вовремя была спрятана в безопасном месте. Некоторые утраченные листы обнаружились в разных местах. За кусочек страницы на антикварных рынках предлагают головокружительные суммы. В любом случае «Корона Алеппо» — всего лишь один пример использования этого слова.