Кэролайн Грэм - Написано кровью

«Бездушный мерзавец, — подумал сержант Трой. — Хотя истории этот парень рассказывать умеет. Не выдав пока ничего захватывающего, уже подсадил слушателей на крючок. Все время дает понять, что вот-вот что-то случится».

— Как мистер Хедли отнесся к вашему решению?

— Разумеется, я постарался все смягчить. Намекнул, что это временно. Отговорился тем, что подписал договор и должен приналечь, не то потеряю работу. Да и службу в рекламном агентстве я не оставлял, так что времени совсем нет. Это была вполне уважительная причина. После того как я все это изложил, он дал отбой. Ничего не сказал, совсем ничего. Просто последовало тяжелое молчание, а потом — гудки.

— Должен заметить, мистер Дженнингс, — вставил Барнаби, — вы очень хорошо помните все эти давние события.

— Я помню это очень ясно из-за того, что случилось дальше. Прошло с полчаса. Я собирался уходить. Я уже тогда познакомился с Авой и собирался вести ее обедать в «Ле Каприз» [65] «Ле Каприз» — знаменитый лондонский ресторан, существующий с 1947 г. . Раздался звонок в дверь. Это был Джеральд. Он ворвался в квартиру, пробежал мимо меня. Его лицо, белое как бумага, всегда такое гладкое, непроницаемое, было перекошено. Казалось, он сошел с ума. Волосы стояли дыбом, как будто он сам или кто-то другой таскал его за вихры, глаза бегают. Он как будто меня не видел. Ходил туда-сюда странной, неровной походкой, делая время от времени рывки, как будто кто его пришпоривал. Потом стал кричать, задавал бессвязные, отрывочные вопросы, делал какие-то заявления, говорил невнятно, искажая слова до полной неразборчивости. Я пытался успокоить его. Но всякий раз, как я пробовал заговорить, он прерывал меня и опять задавал эти свои вопросы. Зачем я так поступаю? Что плохого он мне сделал? Я хочу убить его?

Потом он упал в кресло и стал задыхаться. Отчаянные хрипы, борьба за каждый вздох. До тех пор я, хоть и злился, что меня задерживают, но был лишь слегка взволнован этим внезапным взрывом эмоций. Теперь же по-настоящему встревожился. А вдруг у него припадок? Я нашел виски, налил ему, заставил выпить, налил еще. Думаю, я решил, что, если его напоить, он успокоится и я смогу узнать, что, черт возьми, с ним происходит. Он выпил залпом, половину пролив на рубашку и брюки. Его одежда и без того выглядела так, как будто неизвестно где валялась. Одной запонки не было. Шнурки на туфлях завязаны кое-как. Я пошел в спальню звонить Аве. Он заплакал.

Я оставил дверь в спальню полуоткрытой и следил за его отражением в зеркале, а он меня видеть не мог. Он взял шарф, висевший, вместе с моим пальто, на спинке стула. Я, помню, подумал, что он хочет вытереть шарфом лицо и, значит, совсем уж съехал с катушек, потому что обычно его манеры были до смешного изысканны. Но вместо этого он прижался к шарфу щекой, а потом губами.

Тут Макс Дженнингс замолчал, поднялся со стула, налил себе полстакана воды и выпил. Лисьи черты лица Троя исказились от отвращения.

— Возможно, — продолжал Дженнингс, снова усевшись, — на моем месте вы бы уже давно все поняли. Не думаю, что я был такой уж неискушенный. Просто мне и в голову не приходило, что Джеральд испытывает подобные чувства. Во-первых, в его манере поведения и внешности не было ничего позволявшего предположить гомосексуальность; по крайней мере, я, как гетеросексуал, этого не заметил. Кроме того, во время нашей первой встречи он был с девушкой. Так или иначе, вы понимаете, что теперь мне вдвойне хотелось от него избавиться. И по возможности — не дожидаясь признаний с его стороны. Поэтому я вошел в гостиную, бойкий такой придурок, и сказал, что звонила моя девушка, всыпала мне по первое число за то, что заставляю ее ждать, поэтому я должен немедленно убираться из дома.

Он не обратил на мои слова никакого внимания. Я не знал, что делать. Я даже не мог заставить себя дотронуться до него. Попробовать выманить из кресла и вывести за дверь. А оставлять его у себя в доме я, конечно, не собирался. Я решил вызвать такси, сказать водителю, что приятелю стало плохо, и попросить помочь мне сдвинуть его с места. Но когда я снял телефонную трубку, Джеральд вскочил, подбежал ко мне и выхватил ее. «Не выгоняйте меня!» — воскликнул он и разразился слезами, потом упал на ковер и обхватил руками мои колени. Он чуть не сшиб меня с ног. Это было дико, абсурдно, даже смешно, но одновременно очень меня испугало. Он был довольно крупный мужчина, кстати.

Дальше я говорил всякие дурацкие и бесполезные слова вроде: «Успокойтесь, Джеральд!» и «Соберитесь, пожалуйста», пытался отойти от него, но он полз за мной на коленях. Потом он схватил меня за руку, и вот тут все изменилось. Потому что в этом прикосновении не было даже и намека на сексуальность. Это был просто жест отчаяния, как если бы человек в полной безнадежности цеплялся за край обрыва. Я перестал ощущать угрозу и помог ему встать. Мы пошли на кухню, я его усадил, сварил ему кофе. Предупреждая признания и откровения любого свойства, я дал ему понять, что сама мысль о связи с мужчиной мне отвратительна. Что одно слово из этой оперы — и я вообще отказываюсь иметь с ним дело. Разумеется, я и так собирался с ним развязаться, но понимал, что он точно не уйдет, если я так прямо и скажу.

Как только я решил для себя, что теперь потрачу на этот экстравагантный и довольно неприятный инцидент ровно столько времени, сколько нужно, чтобы в нем разобраться, мне стало легче. Джеральд немного расслабился, хотя волнение его не оставляло. К этому моменту он был совершенно пьян. Не будь он пьян, сомневаюсь, что случилось бы то, что случилось.

— И что же это было, мистер Дженнингс?

— Он рассказал мне все о себе, — ответил Макс Дженнингс. — На сей раз — правду.

На этом месте пленка кончилась, доказав, как тут же заметил сам Дженнингс, что он виртуозно владеет техникой повествования. Позавидовал бы любой рассказчик.

Вставляя новую кассету, Барнаби испытывал двойственные чувства. Ему было трудно оценить степень правдивости рассказа. Человек говорит достаточно свободно, но не потому ли, что к откровениям его вынудили угрозами? Все изложенное им пока выглядит убедительно, однако не надо забывать, что Дженнингс зарабатывает себе на жизнь, сочиняя убедительные выдумки.

Тем не менее старший инспектор не мог отрицать, что испытывает нетерпеливый трепет и ждет продолжения. Он напряг внимание и сосредоточился. Внимательно слушать, особенно выслушивать пространные монологи — занятие утомительное. Старший инспектор с удивлением отметил, что по-прежнему свеж, и у него промелькнула мысль, не обязан ли он этим спартанскому рациону.

Включая магнитофон на запись, наговаривая на пленку дату и время допроса, перечисляя присутствующих, Барнаби внимательно следил за Дженнингсом. Тот опять подвинулся на самый краешек стула и сидел, как на насесте, еле заметно дрожа. Он сутулился, кисти с переплетенными пальцами вяло лежали на коленях. Больше он не делал попыток смотреть инспектору в глаза «простодушным» взглядом. Теперь он говорил, глядя в пол.