Кэролайн Грэм - Написано кровью

— Да, ничего серьезного, — согласился Макс. — Он понимал это, и Конор, вероятно, тоже. Но Лайам не мог отреагировать на эту новую угрозу рационально. Прежнее вернулось, понимаете? Ужас вернулся. Наши детские страхи пугают нас всю жизнь.

— Так как же он справился с таким поворотом событий?

— Ну, теперь-то все обстояло несколько иначе. Лайам стал старше, он был довольно богат, обладал широким кругом знакомств, некоторые его знакомые пользовались немалым влиянием. Но и Конор тоже процветал, хотя его успехи при близком рассмотрении выглядели довольно неприглядно. А знакомые его были очень уж неприятны. Насчет того, как Лайам поступил… так же, как поступал всегда. Держал Конора в ожидании, пока приводил свои дела в порядок, а потом бежал и на этот раз устроил все очень умно. Уехал в Англию, сменил имя и придумал себе совершенно другую биографию.

— Довольно решительный поступок, вы не находите? — спросил сержант Трой.

— Вам бы так не показалось, если бы вы слышали, как он сам об этом рассказывал. — Дженнингс прервался, чтобы выпить воды. И вид у него вдруг стал озабоченный, как будто мысли его внезапно резко сменили направление. Он поставил стакан и провел рукой по лбу, словно смахивая надоедливое насекомое. — Он решился на радикальные перемены не только для того, чтобы скрыться. Лайам питал довольно трогательную уверенность, что, изменив внешние детали и поведение, он чудесным образом преобразится внутренне.

— «Каждый день я становлюсь лучше и лучше…» [68] Это формула французского психолога Эмиля Куэ (1857–1926), разработавшего метод психотерапии и личностного роста на основе самовнушения. — Примеч. пер. — процитировал Барнаби.

— Вот именно. В какой-то степени, и на очень поверхностном уровне, это возможно, но раны, полученные Джеральдом, были слишком глубокими и нагноившимися, чтобы залечить их такими кустарными методами. Но, как вы, вероятно, слышали от всех, с кем был знаком Джеральд, внешне он справился с задачей блестяще. К моменту нашего знакомства он выглядел и разговаривал как типичный англичанин. Любой аристократический клуб был бы горд иметь его свои членом.

«Ну уж не знаю, — мысленно возразил Трой. — Попадись он им ночью, в белье с оборочками, под пикантной вуалькой, старичков джентльменов пришлось бы срочно поместить в палату интенсивной терапии. Мне, пожалуйста, тройное шунтирование, доктор, и поосторожнее с афродизиаками, вроде носорожьего рога».

— Исповедь Джеральда растянулась на несколько недель. Он растягивал ее дольше необходимого, добавлял посторонние сцены, искушая, как женщина, обнажающая часть груди. Сыпал ирландскими именами и фамилиями, о которых ни я, ни, подозреваю, кто-то другой, никогда не слышал. Явно воображал себя Шехерезадой. Пока рассказ о его злоключениях длился, мы продолжали встречаться. Когда он закончился… — Дженнингс неожиданно и неуклюже «сделал ручкой».

— Так он не добивался от вас физической близости?

— Конечно нет.

— Но если он был влюблен в вас…

— Он любил меня, а это не одно и то же. Он говорил, что раньше никогда ни к кому так не относился, и, рискуя показаться тщеславным, скажу, что я ему поверил.

— Он вообще говорил о сексе?

— Однажды, мимоходом. Он описал это как унизительный зуд, от которого избавляешься в гадких местах с гадкими людьми.

— Похоже, он не брезговал случайными связями, — заметил сержант Трой.

— Ну не с вами же, так что этого вы не знаете.

«Это уж точно, дружок, не со мной!»

— Подбирал себе мужчин в барах, парках, общественных туалетах.

— Возможно. Думаю, когда ему хотелось совсем уж расслабиться, он уезжал за границу. И эту часть своей жизни тщательно скрывал.

— Не понимаю почему, — удивился Трой, — это больше не запрещено.

— Да потому, что для него это было нечто постыдное, гнусное! — разозлился Дженнингс. — Я только что рассказал вам историю его жизни. Боже мой, неужели вы не можете сделать какие-то выводы!

Трой вспыхнул. Уже случалось, что его выставляли бесчувственным олухом. Когда он заговорил снова, в его хрипловатом голосе звучала явная издевка:

— Итак, что же разрушило небесную мечту о чистой любви, мистер Дженнингс? И сделало вас человеком, с которым он боялся оставаться наедине?

Дженнингс ответил не сразу. Он явно хотел удержаться от грубости, Барнаби видел, как он у него дернулись губы и тут же плотно сжались. Взгляд снова стал настороженным, шея и плечи словно окаменели.

Позже старший инспектор думал, откуда вдруг взялась его собственная следующая реплика. Он пытался отследить ее источник. Может быть, кто-то из членов писательского кружка что-то сказал ему о книге Дженнингса? Или он что-то слышал от Джойс? Или же книгу экранизировали и он, сидя в полудреме вечером у телевизора, нечаянно запомнил блеклый пейзаж, а потому сейчас у него возникло нечто вроде дежавю? Какова бы ни была причина, в нем крепла уверенность, что нельзя просто так отмести эти мысли. И он решил проверить:

— А Хедли знал, что вы записываете его откровения, мистер Дженнингс?

— Нет. — Он поднял голову и посмотрел на старшего инспектора устало и покорно, как если бы согласился поставить позорную точку в их разговоре после долгой, изнурительной борьбы. — Вы должны отдать мне справедливость, Барнаби. Я никогда не притворялся, будто сам сочинил эту историю.

Они сделали еще один перерыв. Опять заказали еду. И на этот раз старший инспектор не устоял. Он был голоден как волк. Он провел в допросной три часа, напряженно слушал — и все это на жалкой порции зелени, которая и кролика не насытит. Кстати — вдруг всплыло неизвестно откуда взявшееся воспоминание, кусочек какой-то давно забытой сказки на ночь, — кажется, салат обладает снотворным эффектом. Нет-нет, ему, как никогда, нужно сосредоточиться.

А сэндвичи были чудо как хороши. Толстые куски ростбифа с кровью, ветчина в оранжевой панировке с французской горчицей, сыр, красный лестер, и огурчики в сладком маринаде, и все это между толстыми ломтями белой булки или хлеба с отрубями, намазанного маслом.

— Это из столовой, сержант? — спросил Барнаби, тщательно отделяя веточку кресс-салата и откладывая ее в сторону.

— Ясное дело, из столовой, — с некоторым удивлением ответил Трой.

— Потрясающе.

— Правда?

Старик уже третий бутер уплетает! Трой же удержался и съел всего половинку. Иначе эти противные треугольники жира на пояснице никогда не исчезнут. Самый обыкновенный бутерброд. Что он в нем такого нашел?

Дженнингс опять съел очень немного.

— Должно быть, кого-то нового взяли на работу, — пробормотал Барнаби. — Ну что ж, — он отставил тарелку и перешел к делу. — Вы отдохнули, мистер Дженнингс?