Кэролайн Грэм - Смерть под маской

Когда он стал спрашивать об ее отношении к тому, что деньги Макфадденов оказались в распоряжении Сильвии в день ее совершеннолетия, миссис Гэмлин заволновалась и сообщила, что знать ничего об этом не знает. Когда Трой сказал, что ее супруг о них знал, она ответила:

— Не удивляюсь. Он будет добиваться этих денег любыми средствами.

— Но это деньги вашей дочери, миссис Гэмлин.

— Ему все равно, чьи они.

Она пришла в смятение, и ее голова заметалась по подушкам. Трой решил поставить на этом точку и закрыть за собой дверь, но в этот момент она начала выкрикивать ошеломительно сочные выражения, содержавшие характеристику физических и нравственных черт своего супруга. Трой в полном восторге от ее таланта бранного красноречия (самое мягкое определение муженька в ее устах звучало как песня: «шваль подзаборная, зачуханная жабья морда») поначалу как-то упустил тот факт, что говорила она о мистере Гэмлине в настоящем продолженном времени. Когда Фелисити наконец смолкла и, задыхаясь, откинулась на подушки, он позволил себе строго заметить:

— Мне кажется, миссис Гэмлин, что не стоило бы так о нем говорить. В конце концов, человек только что скончался.

Фелисити издала громкий вопль и сползла с кровати, повиснув вниз головой, будто в обмороке. Вбежала Мэй.

— Вы, Гевин, просто дурак, — проворчал Барнаби, когда они вернулись в участок.

— Но откуда мне было знать? Она лежала там бледная, будто умирать собиралась. Я и решил, что кто-нибудь уже сообщил ей веселую новость. Например, тот же сэр толстяк Уиллоуби. Он побывал здесь утром. Что бы ни происходило, во всем я один виноват, — угрюмо глядя в пол, огрызнулся Трой.

«Тоже нашли себе мальчика для битья, — уже про себя продолжал сержант, — лучше бы мне стать сантехником. Или путевым обходчиком, как отец». Но представив себе эти варианты, Трой признал, что лукавит. Он всегда хотел быть полисменом и ни за что на свете не пожелает быть никем иным. Однако вечные придирки, ворохи бумаг, подхалимаж всяких идиотов, умничанье выходцев из богатых семейств, которые не привыкли убирать за собой грязь, постоянная грызня всех со всеми, необходимость держать рот на замке, если хочешь подняться выше, а также тысячи прочих ежедневных раздражителей так ему осточертели, что иногда казалось, терпеть больше нет сил.

От Барнаби не укрылись ни плотно сжавшиеся губы, ни покрывшиеся багровыми пятнами скулы его сержанта, и он понял, что был несправедлив. Предположение, что Фелисити уже знала о смерти мужа, было вполне закономерно, хотя все равно Трой проявил редкую неделикатность. Академические успехи Троя были более чем скромны, и, назвав его дураком, Барнаби сыпал соль на рану. В любой другой день Барнаби оставил бы все как оно есть, но сегодня у него было отличное настроение, и он сказал:

— От ошибок никто не застрахован, сержант.

— Да, сэр.

Его замечания оказалось достаточно для того, чтобы восстановить самолюбие Троя. Воспрянув духом, он уже обдумывал, как бы ему невзначай заговорить о своей дражайшей дочурке Талисе-Лин. Он сделал какое-то малозначительное замечание по поводу нее и, заметив, что шеф рассеянно кивнул, немедленно залился соловьем по поводу малышкиной красоты, сообразительности, темпов роста (зубов, волос, ноготков), речевых успехов (разговаривает с медвежонком), музыкальных (бьет по сковородке) и художественных удач. Последний шедевр — «изображение» пуделя своей няни.

Барнаби с легкостью отключился. Он снова мысленно оглядывал аскетическую комнату Джима Картера, человека серьезного, замкнутого, но дружелюбного, и вспоминал обрывок подслушанного Мэй разговора: «Что ты натворил! А если они сделают вскры…»

Вскрытие — что же еще? Ведь разговор произошел всего через два дня после внезапной смерти Картера. Значит, Крейги и по меньшей мере один из обитателей дома боялись этой процедуры. А теперь умер и Крейги. Как связаны эти две смерти?

На этом этапе любые умозаключения делать было бессмысленно. Лишняя трата энергии и помеха для концентрации. «Бог свидетель, — думал Барнаби, — у меня и без Джима Картера есть чем заняться. Эта информация пока должна вылежаться. Ее время еще не пришло».

Насчет этого Барнаби ошибся, потому что на следующий же день появилась свежая информация, благодаря которой смерть Джима Картера предстала перед ними в новом, довольно неприятном свете.

Семья Барнаби завтракала. Калли и Джойс уткнулись в «Независимую газету». Том разглядывал на своей тарелке нечто очень склизкое и очень розовое с темными полосками.

— Слушай, ты не можешь приготовить бекон, как полагается, чтобы он хрустел?

— В прошлый раз он хрустел, но ты сказал, что он подгорел.

— Он и подгорел.

— К слову о еде, — встряла Калли, — как продвигаются у тебя дела с кулинарией? — Она отвлеклась от газеты, чтобы щедро намазать маслом и джемом еще одну булочку.

— На этой неделе мне придется пропустить занятие.

— Я имела в виду завтрашний вечер, глупенький, — сказала Калли, снова утыкаясь в газету.

— Я придумал, что у меня будет на первое, но на второе надо, наверное, поискать что-нибудь интересное в «Сэйнсбери».

— Вот еще! — с негодованием воскликнула Калли.

— Не говори с набитым ртом! — сказала Джойс.

— Ты забыл? Мы обсуждаем не что-то там, а обед в честь моей помолвки и моего дня рождения!

— Вот закрою дело и поведу вас всех куда-нибудь пообедать. В какое-нибудь уютное местечко, — повторил Барнаби фразу Троя.

— Это не одно и то же.

— Смотри-ка, этот твой олигарх удостоился первой страницы. А где-то дальше еще должен быть некролог. Интересно, что они там написали?

— Человеческому сообществу эта смерть, к счастью, не нанесла ни малейшего ущерба.

— Даже так?

— Не будет ли с моей стороны наглостью попросить хоть кусочек? — язвительно проговорил Барнаби и протянул руку к газете.

Его проигнорировали.

— Почему я в собственном доме не могу получить, что хочу? — патетически воскликнул глава семейства.

— Пап, успокойся, мы все тебя любим. Очень.

— Лучше бы дали мне газету, — буркнул он.

Барнаби был озабочен: вряд ли прессе понадобится много времени, чтобы докопаться, что усопший миллионер находился в Поместье всего за несколько часов до убийства.

Он боялся, что это может произойти в любую минуту и надеялся, что в «Золотой лошади» это тоже понимают и будут к этому готовы.

Калли снова рассмеялась, и газета в ее тоненьких с ярко-розовым, как цветущий миндаль, лаком пальцах зашуршала страницами.

На ней был мужской атласный халат, длинные темные волосы забраны наверх в небрежный пучок на самой макушке ее маленькой изящной головки. На лоб упала кудрявая прядка, и она легким, полным врожденной грации жестом откинула ее назад. Хотя, возможно, ее грация была не столько врожденным свойством, сколько продуманным артистическим приемом. Теперь Барнаби не всегда понимал, когда — это его родная дочь, а когда — актриса.