Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

— Не знаю, конечно, знакомы ли вы с пьесой.

— Я вам скажу. Смотрела ее в Национальном театре. С Саймоном Кэллоу. Восхитительно!

— Конечно, Питер Холл [57] Холл Питер (р. 1930) — английский театральный режиссер. и я подходим к тексту с совершенно разных…

— Вы смотрели «Один шанс на миллион»? [58] Английский комедийный сериал, шедший в 1984–1986 гг.

— Что?

— По телевизору. С Саймоном Кэллоу. А еще «Фауста». В одной сцене он полностью раздет.

— Боюсь, я…

— Восхитительно!

— Для репортера вы кажетесь слишком молодой, — язвительно проговорил Гарольд.

— Я новичок. Делаю для них самую грязную работу.

— Итак, переходя к моему следующему…

За дверью промелькнула черно-желтая фигура. Девушка пронзительно взвизгнула и кинулась к выходу.

— Я уже бегу… Не штрафуйте меня… Пожалуйста… Я из газеты!

Смотав шнур микрофона, она стремительно выбежала на улицу. Гарольд поспешил следом и нагнал ее, когда она уже залезла в машину. Мисс Плюм опустила стекло.

— Извините, получилось немного скомкано.

— Там внутри билеты. — Он положил программку ей на колени, когда она уже включила первую передачу. — В первый ряд партера. Постарайтесь прийти…

Возвращаясь в Слау, она остановилась на придорожной площадке, поставила кассету «Уэддинг презент» и пересмотрела свой список. Через полчаса Хони Рампант, важная шишка с телевидения, открывает садоводческий магазин. Наверняка будет фуршет, поэтому мисс Плюм решила направиться прямиком туда, а не заезжать в закусочную. Прежде чем продолжить путь, она порвала билеты на «Амадея» и выбросила обрывки в окошко, тем самым лишив себя возможности оказаться свидетелем сенсации.

Все было готово. Проверено и перепроверено. Дирдре послала своих молодых помощников в буфет за лимонадом или кофе, а Колину поручила установить на место рояль. До первого звонка оставалось всего полчаса, и из гримерок доносился взволнованный гул.

— Я пойду за кулисы и помолюсь, — во всеуслышание объявил Борис.

— Я думал, ты атеист.

— В день премьеры атеистов не бывает, дорогой мой.

— Где Николас?

— Он всегда приходит на несколько часов раньше остальных.

— Кто-то стащил мой карандаш для бровей.

— Я напрочь позабыл слова. Подмените меня кто-нибудь.

— Вы не видели мои чулки?

— Я слышал, придет дочка Джойс.

— О боже. Надеюсь, она оставит свое мнение при себе. До сих пор помню, как она отозвалась о «Магазине в Слай-Корнере».

— По-моему, Гарольд готов с цепи сорваться.

— То есть против конструктивной критики никто ничего не имеет.

— Ты взял мои чулки!

— Нет, это мои.

— Если сегодня на сцене опять что-нибудь обрушится, у меня сразу отшибет память.

— Они не твои. Видишь пятнышко от отбеливателя?

— Сегодня почти аншлаг.

— Хозяин будет доволен. «Зал битком набит, мои дорогие».

— «Просто массовое паломничество».

— Уже почти без пятнадцати. Куда запропастился Николас?

Николас опоздал по довольно щекотливой причине. Тим и Эйвери только что рассказали ему свой секрет, поэтому он до последнего оставался в осветительной ложе и выспрашивал у них всякие подробности. Произошло следующее: Тим всегда самостоятельно обдумывал освещение для каждого спектакля и дома работал с макетом сцены. Особенно он был доволен своими решениями для «Амадея»: янтарный и розовый цвета для Шеннбрунского дворца, серый — для шепчущихся Вентичелли, бледно-лиловый — для смерти Моцарта. Гарольд, как обычно, все отверг. («Кто ставит пьесу? Нет, я серьезно. Я хочу услышать ответ».) В тот же вечер Тим впервые выполнил указания Гарольда, и когда они с Эйвери вернулись домой, Эйвери расплакался и сказал, что после того, как блестящие режиссерские задумки воплотились, сцена стала похожа на канализацию.

Именно тогда Тим решил, что с него хватит, и он настоит на своем. Просто во время первого спектакля подаст такое освещение, какое задумал изначально. Когда занавес поднимется, Гарольд уже не сможет ничего поделать, а во время антракта навряд ли захочет устраивать скандал. Конечно, на этом пребывание Тима и Эйвери в театре Лэтимера может закончиться, но оба они вполне подготовились к подобному исходу и начали присматриваться к любительской труппе в Аксбридже. В воскресенье днем они пробрались в театр и заново перенастроили осветительные приборы.

Николас, переполняемый чувствами, с трудом втиснулся в битком набитую гримерную. Почти все уже были в костюмах. Фон Штрак натягивал белые чулки, Дэвид Смай возился с жабо, Вентичелли, в шляпах и масках больше похожие на летучих мышей, чем на комаров, вертелись поблизости с подозрительным и зловещим видом. В воздухе пахло пудрой, лосьоном после бритья и лаком для волос. Николас облачился в кружевную сорочку, взял тюбик тонального крема и принялся намазывать свое бледное лицо, наблюдая, как оно приобретает теплый абрикосовый оттенок. В этот раз он использовал совсем немного грима, не то что во время дебюта в «Суровом испытании», когда он немилосердно разрисовал лицо глубокими морщинами и напялил на голову белоснежные фальшивые кудри.

На другом конце гримерной Эсслин пудрил свой парик, и Николас, видя в зеркале его отражение, с неловким чувством припомнил собственную болтливость. Позади Николаса медленно расхаживал туда-сюда император Иосиф, облаченный в тяжелый белый атласный костюм, разукрашенный драгоценностями, и похожий на большого блестящего слизняка. Николас представил себе, как тонкие накрашенные губы Бориса выпячиваются и шепчут на ухо всем членам труппы опрометчиво выболтанную самим Николасом тайну.

Эсслин, явно не знавший о своих рогах, выглядел необычайно самодовольным, словно кот, проглотивший особенно упитанную канарейку. Он поднял руки и поправил парик, и Николас заметил, как сверкнули его перстни. Их было шесть. Большинство инкрустировано камнями, а один, с коротенькими шипами, напоминал разъяренного маленького дикобраза. Эсслин резко оттолкнул в сторону баночку с гримом, имевшую неосторожность попасться ему на пути, и заговорил.

Николас всегда знал, что от Эсслина ничего хорошего не услышишь. Он прямо заходился от злобного удовольствия. Он говорил о Дирдре. Пересказывал то, что она сообщила ему по секрету. На прошлой неделе ей на работу позвонили из полиции. Оказалось, что ее отец в дождь ушел из центра дневного пребывания без пальто и даже без пиджака, и через полчаса его обнаружили на перекрестке Кейси-стрит и Хиллсайд, где он пытался регулировать дорожное движение.

— Я с трудом удержался от смеха, представив себе, как этот старый дурак бродит под дождем, и сказал: «Как ужасно». А она ответила: «Да, — Эсслин выдержал безупречную паузу, — он совершенно незнаком с этим районом».