Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

Когда он вышел на сцену, его с ураганной силой захлестнул страх. Перед глазами у него колыхались бесконечные ряды человеческих лиц. Он один раз посмотрел в зал и сразу отвел взгляд. Потом произнес свою первую фразу. Несмотря на жар прожекторов, его зазнобило от радостного волнения, когда остальные его фразы одна за другой, в необходимой последовательности, начали выплывать на передний план его сознания, и он впервые изведал то странное двойственное ощущение реальности, которое знакомо каждому актеру. Одна его часть находилась в Салеме, на кухне у Проктора, среди горшков и чугунных котлов, грубой мебели и перепуганных людей, а другая вполне сознавала, что табурет поставлен не на том месте, что Джон Проктор заслоняет свою жену, а Мэри Уоррен забыла надеть чепец. После спектакля, в буфете, он впервые погрузился в ту атмосферу близкого и теплого товарищества («давайте руку мне на том»), которая заставляет актеров ненадолго забывать все личные симпатии и антипатии.

Потом Николас играл задние ноги лошади в какой-то пантомиме, и наконец ему предложили роль Дэнни в «Ночь должна наступить» [15] Пьеса Эмлина Уильямса (1935). . Репетиции начались за полтора месяца до выпускных экзаменов, и он понимал, что неизбежно провалится. Постоянное брюзжание домашних, длившееся все месяцы его карьеры в театре Лэтимера, в конце концов вылилось в шумную ссору, после которой он демонстративно ушел из дома. Почти сразу Эйвери предоставил ему крохотную комнатку над книжным магазином «Дрозд». В уплату Николас должен был каждое утро вытирать пыль в магазине и раз в неделю прибираться дома у Эйвери.

Он прожил там уже почти год, кормясь в основном консервированной фасолью, украденной из супермаркета, в котором он работал (иногда, правда, ему доводилось поживиться остатками со стола Эйвери). Почти все его средства уходили на оплату уроков сценического мастерства (он нашел в Слау хорошего преподавателя) и театральные билеты. Раз в месяц он выбирался в Лондон на какой-нибудь спектакль, чтобы постоянно подпитываться живительным воздействием настоящего, как он полагал, искусства. Именно после превосходного спектакля по «Виндзорским насмешницам» в Барбикане он выбрал для прослушивания в Центральную школу монолог Форда из второго акта.

Он до сих пор не знал, хороший ли из него получается актер. Бренда Леггат, двоюродная сестра Смаев, писала для местной газеты рецензии на спектакли ЛТОК, и содержание этих статеек было таким же оригинальным, как и форма. Любая комедия была искрометной, любая трагедия — душераздирающей. Что же касается исполнения, то все — от актеров, игравших главные роли, до шкафа, стоявшего в глубине сцены, — неизменно оправдывали ожидания зрителей. Вскоре Николас узнал членов группы достаточно близко и понял, что напрямую спрашивать о своей игре смысла нет — ответом будет либо сдержанное одобрение, либо бурные восторги. Во время посиделок в буфете отсутствующих склоняли на все лады, но в лицо правды никому не говорили. Все, кроме Эсслина и братьев Эверардов (и конечно, Гарольда), уверяли Николаса, что играет он чудесно. Гарольд редко кого-нибудь хвалил (чтобы никто не позволил себе расслабиться), хотя после каждой премьеры вел себя, будто бродвейский импресарио, — истерично подпрыгивал на месте, целовал всех подряд, дарил цветы и даже проливал притворную слезу.

Николас закончил упражнения, несколько раз потянулся и глубоко вдохнул, разделся, почистил зубы, забрался в постель и тотчас же погрузился в глубокий сон.

Ему снилось, будто во время первого представления «Амадея» он стоит за кулисами, одетый во все черное, в измятом трико и с черепом в руке, и повторяет про себя роль Гамлета.

Муж Розы Кроули дожидался супругу, недавно вернувшись домой из «Колпака с бубенчиками», где провел вечер в обществе своих приятелей-бизнесменов и их облаченных в кримплен благоверных. Он обычно старался прийти раньше жены не только потому, что она не любила входить в пустой дом, но и потому, что ему всегда не терпелось услышать продолжение саги о театральном народе, которое следовало сразу после того, как Роза переступала порог. Разумеется, она никогда не составляла ему компанию во время походов в паб, и Эрнест этому даже немного радовался, поскольку знал, что рассказы жены перетянули бы на себя все внимание его товарищей. Сегодня он вернулся домой всего на несколько минут раньше нее и едва успел приготовить себе какао, как вошла Роза. Эрнест взбил диванные подушки, налил для жены двойного виски со льдом, и, когда она откинулась на диване со стаканом в руке, он весь горел от нетерпения.

Роза отпила виски и с некоторой завистью взглянула на мужа, сдвигавшего в сторону пенку на какао. Иногда, особенно вечерами вроде этого, она прямо-таки жаждала выпить кружку какао, хотя и считала его (за исключением напитка из вязовой коры) самым простецким питьем на свете. Если начнешь пить его по вечерам, это будет первым шагом к тому, чтобы постепенно скатиться в дешевый уют и открыто признать собственное старение. Не успеешь оглянуться, как облачишься в теплый домашний халат и фуфайку. Она скинула туфли с высокими, в четыре дюйма, каблуками-шпильками и размяла ступни.

Роза Кроули была невысокого роста, чуть выше пяти футов, и внешностью походила на цыганку, причем сама довела это сходство до крайней степени. Она постоянно чернила свои и без того темные волосы, подкрашивала карандашом и обрамляла густыми накладными ресницами красивые темные глаза, а ее смуглое лицо дышало зноем и сияло, словно путеводная звезда. Нос у нее был крупнее, чем ей хотелось, но и это обстоятельство она обращала в свою пользу, вскользь намекая на собственное происхождение от еврейских эмигрантов с трагической судьбой. Подобные намеки привели бы в ужас ее деда и бабку, крепких англосаксов, простых наемных работников из Линкольншира. Чтобы еще сильнее подчеркнуть эти довольно неясные семитско-цыганские черты, она носила темные платья и ослепительные украшения, сверкавшие, словно праздничные фейерверки, но хорошим вкусом отнюдь не блиставшие.

Глядя, как Эрнест безмятежно попивает свое вечернее какао, она вновь подивилась такому непостижимому явлению действительности, как их брак. Конечно, после развода с Эсслином не могло быть и речи, чтобы она осталась одна. При всей своей гордости она не могла пробыть в одиночестве дольше пяти минут. Она полагала, будто при такой внешности и таких личных качествах у нее отбою не будет от мужчин, едва разнесется весть, что она свободна, но на деле вышло иначе. Единственным серьезным претендентом на ее руку оказался Эрнест Кроули, местный строительный подрядчик и зажиточный вдовец.