Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

— Подлый изменщик! — вскричал Эйвери и запустил в него одной из китайских мисок.

Тим пригнулся, миска врезалась в стену и разбилась на мелкие кусочки. Когда Тим присел, чтобы подобрать их, Эйвери воскликнул:

— Не трогай! Я не хочу! Не хочу! Пусть они отправляются на помойку!

Не обращая на него внимания, Тим подобрал осколки и положил их на стол. Затем принес из кухни чистый бокал и налил себе «Кло Сен-Дени». Он понюхал вино и издал недовольное ворчание, заметив в бокале обломки пробки.

— Я же приберегал его на потом.

— Какое горе!

— Если тебе хотелось напиться, почему было не взять что-нибудь попроще? Ведь в кладовке добрая дюжина бутылок португальского вина.

— Прекрасно! По-твоему, я должен пить всякую дрянь, да? Ведь у меня нет твоего утонченного вкуса.

— Не говори глупостей. — Тим задумчиво пригубил вино. — Чудесный букет. Очень стильно подобранный. Но не настолько хорош, как я ожидал.

— Скажите пожалуйста!

— Я устал. — Тим снял кашне и пальто. — Пойду спать.

— Нет, ты не пойдешь спать! Ты уйдешь прочь из моего дома! И уйдешь прямо сейчас!

— Никуда я не уйду на ночь глядя, Эйвери. — Тим повесил шляпу. — Поговорим утром, когда ты протрезвеешь.

— Поговорим сейчас!

Эйвери выскочил из-за стола, спотыкаясь, выбежал в прихожую и встал у подножия лестницы, загородив путь. Тим пошел на кухню и принялся наполнять кофеварку. Эйвери последовал за ним.

— Что ты задумал? Не трогай мои вещи!

— Если мне предстоит бодрствовать, то нужно выпить крепкого кофе. И тебе, судя по всему, тоже.

— На что ты рассчитывал? Что придешь домой, а я буду перед тобой рассыпаться в любезностях? Прибираться и пересчитывать твои тридцать сребреников?

— Зачем ты все драматизируешь? — Тим всыпал в кофеварку целую ложку коста-риканского кофе. — Иди и сядь, а то еще упадешь.

— Ты этого и хочешь, да? Ты бы только порадовался, если бы я упал, разбил голову и умер. А потом бы ты забрал себе магазин вместе с домом и стал бы жить здесь с этой чертовой шлюшкой. Ладно, подумай еще раз, потому что завтра первым делом я пойду к поверенному и перепишу свое завещание.

— Завтра можешь делать все что угодно. А теперь мне нужно где-нибудь пристроить твою задницу и влить в тебя кофе.

Эйвери с минуту презрительно помолчал, тем самым давая понять, что любое действие, которое он предпримет, будет совершено исключительно по его собственному почину. Потом, пошатываясь, прошелся по кухне и остановился у изогнутого венского стула. Непостижимым образом он ухитрился усесться на нем, покачиваясь, словно антенная мачта на сильном ветру.

Насыщенный, уютный аромат кофе волной ударил в ноздри, немилосердно напомнив о тысячах счастливых утренних часов, когда они вдвоем начинали новый счастливый день. Теперь все миновало. Все погибло. Они с Тимом никогда не будут счастливы снова. Глаза Эйвери наполнились безысходной печалью, когда ему вновь представился весь ужас нынешнего положения, и острая боль прорезалась сквозь мертвящий алкогольный туман. Будто игла вонзилась в сердце.

Приготовив кофе, Тим вложил чашку в безжизненные, податливые пальцы Эйвери, и это заботливое движение было последней каплей, которая заставила Эйвери позабыть свой гнев и разразиться потоком слез. А вместе со слезами явилась непреодолимая потребность в телесной близости и утешении.

— Я тебе доверял ! — воскликнул он.

Тим вздохнул, поставил свой кофе на стол, придвинул табуретку и сел рядом с Эйвери.

— Послушай, дружочек, — сказал он, — если в этот до нелепости ранний час мы собираемся поговорить по душам, то не надо начинать с лживых утверждений. Ты никогда мне не доверял. С тех пор как мы живем вместе, я знал, что всякий раз, когда мы оказывались порознь, ты места себе не находил, беспокоясь о том, не встретил ли я кого-нибудь другого, или о том, что в один прекрасный день я могу встретить кого-нибудь другого. Или о том, что я уже встретил кого-нибудь другого и скрываю это. Доверием тут и не пахнет.

— И теперь ты понимаешь почему, да? Насколько прав я оказался. Ты тогда сказал, что пойдешь на почту.

— Я и зашел туда сначала. Не беспокойся. Все книги отправлены.

— Я не это имел в виду! — вскричал Эйвери. — Ты сам знаешь, что не это.

— То, что у меня с ней было, не имело никакого значения, — спокойно сказал Тим. — Для нас с тобой.

— Тогда зачем ? Зачем рисковать нашими отношениями… всем этим… — Эйвери таким энергичным жестом указал в сторону уютной гостиной, что соскользнул со своего насеста.

— Надо же было так напиться, — проворчал Тим, помогая ему залезть обратно.

— Пить хотелось, — всхлипнул Эйвери. — Я имел в виду… если в осветительной ложе был не Дэвид, то я бы подумал на Нико… или на Бориса. Но я бы никогда не подумал на тебя.

— Не понимаю почему. Ты знаешь мою сексуальную историю.

— Но я думал, что заставил тебя исправиться, — сказал Эйвери. И добавил: — Ничего смешного.

— Извини.

— Но почему именно Китти?

Тим пожал плечами, припомнив хрупкое костлявое тельце и лукавую, но вместе с тем застенчивую улыбочку, дразнившую его некоторое время.

— Она миленькая и худенькая… похожа на мальчишку…

— Она недолго пробудет похожей на мальчишку, — перебил его Эйвери. — Она станет совсем не худенькой и совсем не миленькой.

— Я и не хотел ее долго, — сказал Тим.

И на секунду принял такой несчастный вид, что Эйвери позабыл, кто из них провинился, и хотел было обнять и утешить его, как в былое время, до этого предательства.

— Если тебе от этого станет легче, — сказал Тим, — то Китти сама проявила инициативу. Думаю, для нее это был своего рода вызов.

— Для некоторых людей нет разницы между вызовом и легкой победой. — Эйвери собрался с духом. — И сколько времени это продолжалось? Сколько раз?..

— Раз шесть. Не больше.

— Силы небесные! — Эйвери охнул, как будто от удара в солнечное сплетение, и закрыл лицо руками. — А кроме нее… то есть… были еще?..

— Нет. Больше никого.

— Что мне теперь делать? — Эйвери начал раскачиваться на стуле. — Не знаю, что мне делать.

— Зачем тебе что-то делать? Мне кажется, уже сделано более, чем достаточно. И хватит реветь.

— Я не реву.

Эйвери убрал свои пухлые влажные кулачки от заплаканных глаз. Его бледно-желтые кудряшки, печально обвисшие, напоминали потекшие яичные желтки.

— Не знаю, как ты можешь быть таким бессердечным, — выдавил он из себя.

— Я не бессердечный, но ты знаешь, что я терпеть не могу всех этих дешевых театральных переживаний. — Тим оторвал кусок бумажного полотенца и вытер лицо Эйвери, исполосованное потоками слез, соплей и пота. — И отдай мне чашку, пока она не оказалась на полу.